Последний оплот - [29]

– Незачем быть таким нежным, – сказал доктор. – Все сделано очень прочно и надежно.

– Я не нежничаю! – вспыхнул худой. – Я просто внимательно все рассматриваю. – Оглядев коробку со всех сторон, он спросил: – Значит, устройство сработает?

– Сработает, – откликнулся толстяк.

Тридцать лет они строили планы. Тридцать лет они старались ничем себя не выдать. Тридцать лет они лгали и выдавали себя не за тех, кем являлись. Теперь человек, которого раньше звали Хорстом Весселем, не сомневался: настал великий час. Скоро он снова станет Хорстом Весселем, пусть даже ненадолго. На несколько минут.

– Отлично, – сказал он толстяку. – Вы сделали большое дело. Теперь мы сможем приступить к реализации нашего плана без проволочек.

– Прошу прощения, – начал толстяк, подойдя еще ближе. – Но что мне делать, пока я не получил приказ оставить это место? Я понимаю, почему были убиты другие, но я-то делал свое дело честно. Они теряли уверенность в грядущей победе, но я до конца оставался на посту. Я хорошо сделал дело. Я это гарантирую, неужели мне и дальше продолжать учить этих мерзавцев? Неужели нельзя оставить это место?

Человек, который когда-то носил имя Хорст Вессель, посмотрел на толстяка, но не увидел Фрица Барбера. Это был кто-то другой. Фриц Барбер был умен, никогда не жаловался, не ныл и не был трусом, уж это точно. Толстяк же, стоявший перед ним, перестал быть арийцем. Он стал доктором Мойше Гаваном. Он стал евреем.

Худой улыбнулся и сказал:

– Если вы исчезнете сейчас, это вызовет подозрения. Не беспокойтесь, дружище. Когда настанет решающая стадия операции, вас заблаговременно предупредят. Ну а теперь мне надо уходить. Пора готовить великое событие.

– Я понимаю, – пробормотал толстяк.

Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, встал по стойке смирно и выбросил руку в нацистском салюте.

– Хайль Гитлер!

Толстяк старался не смотреть ни на останки поросят, что громоздились на столах, ни на худого человека. Он тоже вскинул руку. Но когда Гаван открыл рот, чтобы произнести «Хайль Гитлер!», человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выхватил скальпель и ударил им толстяка в грудь.

Тот выпучил глаза. Слова застряли у него в горле, он не сумел даже вскрикнуть. Он опустил руку, ноги его судорожно дернулись, подогнулись, и он упал лицом вниз. На пол хлынула кровь.

Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, опустился на колено у тела Барбера и вонзил скальпель до рукоятки в шею толстяка. Тот дернулся последний раз и затих. Худощавый поднялся на ноги.

"Тот, кого раньше звали Фрицем Барбером, и раньше порой выказывал слабину, – думал худой. – Мне бы следовало заметить это раньше. Но теперь с ним больше не будет хлопот. Скоро, скоро произойдет великое событие! Скоро призрак Гитлера получит полное удовлетворение. Скоро не станет евреев. Они сгинут все до единого!

Ну а если при этом погибнет и кое-кто из арабов, большой беды не будет. Впереди – величественная цель, и нечего заботиться о безопасности тех, кто живет бок о бок с евреями".

Человек, который был в свое время самым молодым среди крупных эсэсовских чинов, стал натягивать на руки резиновые перчатки.

«Прежде чем я приступлю к осуществлению последней стадии нашей операции, – думал он, – я должен избавиться от этих американских агентов».

С этой мыслью Хорст Вессель стал рыться в медицинском оборудовании в поисках хирургической пилы.

Глава десятая

Зава проснулась от пронзительного визга, какого не слышала с детства, когда возле ее родного киббуца потерпел крушение реактивный самолет.

Она вскочила, вернее, попыталась вскочить на ноги, поскольку джип несся по дороге, и воскликнула:

– Что случилось? Мы переехали овцу? Мы задавили индюшку?

Чиун обернулся к Римо.

– В чем дело? Неужели твоя безалаберная езда, которая может сравниться по бездарности разве что с твоим умением прыгать, лишила жизни еще одно живое существо? – сурово спросил он.

– Нет, папочка, – отозвался Римо. – Она имеет в виду тебя, а не меня.

– Что ты слышала, о юная особа? – спросил Чиун, оборачиваясь к Заве.

– Ужасный, пронзительный визг. Прямо мурашки поползли по телу. Это было ужасно!

– В таком случае я ни при чем, – успокоившись, отвечал Чиун, – Потому как я пел чудесную корейскую песню, которая баюкала тебя. Скажи честно, ты ведь действительно была убаюкана моим пением?

– Чиун! – сказал Римо. – Увы, она имеет в виду именно твое пение. Боюсь, что теперь за нами вдогонку бросятся все военные патрули и все волчьи стаи, какие только есть в округе на расстоянии двух десятков миль.

– Что ты понимаешь в колыбельных, – невозмутимо отвечал Чиун. – Веди себе машину, пачкун.

– Мы едем в машине? – осведомилась Зава. – Я действительно спала? О Боже, где мы находимся?

– Не волнуйся, – отозвался Чиун. – Мы в стране Ирода Чудесного, в государстве Израиль, на планете Земля.

– Но где именно? – не унималась Зава.

– Судя по карте, мы сейчас в районе Латруна, – сообщил Римо.

– Это хорошо, – обрадовалась Зава. – А то я испугалась, что мы проехали нужное место. Теперь смотрите, скоро будет поворот на Реховат. Я забыла вам сказать, что мы выследили тех, кто пытался вас уничтожить. Они работали в институте Вейсмана.