Последний Карфаген - [25]

Причитая обо всем на свете, Варвара Кузьмовна накрывала на стол. Еще теплые пирожки, самовар, заварник, накрытый по старинке куклой в цветастом сарафане, хрустальные наперстки и бутылка водки. И, конечно, всё, что на огороде растет.

— Что с базой-то? — спросил наконец Игорь.

— В одночасье приказ пришел: базу закрыть, отряд расформировать, половине ребят предложили в Чечню поехать. Новые паспорта всем дали…

— А нам? — не выдержал я.

— Не гони, — одернул Игорь.

— Я сухпай им готовила. Еще удивилась, что Васильич меня не гонит, он как бы не в себе был. Вот я и слышала, когда Черноморец всех оставшихся построил и четко и ясно сказал, мол, жить им спокойно все равно не дадут. Ни при каком режиме, ни при каком строе, кроме того, при котором интересы страны и ее народа будут совпадать с интересами правительства. А сейчас, мол, им живые чистильщики поперек горла. Ведь все ждали, новый президент будет, утрясется все. Не дождались… Короче, за ними машины должны были в среду прийти, а они рано поутру в понедельник снялись. Я ж не спрашивала куда, понимала. Черноморец только напоследок сказал, чтоб я всю утварь и остатки провианта себе забрала, а если спросят, плечами пожимала. «Повоюем еще», — сказал. Но никто ко мне не явился. Правда, цельных три вертолета прилетали. Сама видела. Суетились там вояки в камуфляже, с автоматами суетились…

— Хорошо, что не заминировали, — дошло до меня.

— Не очень, — откликнулся Игорь, — мину-то я бы нашел, а вот мини-камеру… Возможно, срисовали нас, уходить надо. Не дай Бог на голову Кузьмовны грозу вызвать.

— Да чего уж с меня спрашивать? — всплеснула руками Кузьмовна. — Поешьте, милые, а уж потом думайте… Какой с меня спрос, с поварихи-то? Рядовая Верхотурцева! — и засмеялась. — Я ж вас живыми видеть уже не чаяла.

— А Тринадцатый у нас оттуда и вернулся, — Игорь кивнул на потолок.

— Ой-ой! Как же так?

— Взорвать его, Варвара Кузьмовна, как ты и сказала, точно хотели. Память вот теперь отказала.

— Ой, матушки…

— Да не переживай, живой — и то хорошо. А помнить нам лучше поменьше. Для здоровья вредно много помнить.

Женщина понимающе закивала.

Я между тем налегал на пирожки с картошкой. И такой у них был домашний вкус, ни с чем не сравнимый. Размеренность, покой, уют и то самое деревенское утро таяли у меня на языке. Вроде и не было у меня никогда дома, а если и был, то, может, в другой жизни, но возникшее чувство было мне знакомо. Никуда не хотелось уходить из этого нехитрого уюта, где немного пахло сырым деревом и свежевыстиранным бельем. А в окне узнаваемо серел унылый, но вечный деревенский пейзаж. Он действительно был ближе к звездной вечности, чем сияющие неоновой рекламой шумные улицы городов. Почему? Объяснить, наверное, можно, но проще просто чувствовать и знать. Знать без чьих-либо разъяснений с самого рождения.

— Куда? — спросил я у Игоря, когда мы снова оказались в кабине «Волги».

— Честно говоря, теперь уже и я не знаю. Но здесь оставаться нельзя. Да и незачем.

Рита, которая все это время молчала, робко предложила:

— Может, поедем к моей тетке, в Москву?

— В Москву — это сразу в Лефортово, — возразил Игорь. — Чему-чему, а Москве я и в добрые годы не верил. Денег у нас хоть до Сиднея хватит. Мой личный тайничок не нашли…

— Ехать куда-то не проблема, но ради чего ехать? — озадачился я. — Я думал, что смогу найти на базе ответ для этого, — и протянул Игорю связку ключей.

Он осмотрел ее без особого интереса:

— Это может быть что угодно: ключи от явочной квартиры, ключи от квартиры любовницы, вот только маленький, пожалуй, может содержать за своей дверцей нечто интересное. Во всяком случае, у меня подобного ничего не было. Личные ячейки на базе не запирались. Не было такой необходимости. Значит, этот ключик связан только с тобой. Правда, найти дверцу к нему много сложнее, чем открыть китайский ларец без такого ключа.

— Мы едем? — спросила Рита, которую, похоже, затронули легковесные рассуждения Игоря о возможной любовнице и свободном посещении жилья таковой. Тем более что в другом кармане у меня были ключи от квартиры Риты…

— Есть еще один вариант, — наморщил лоб Двадцать Седьмой, — тропический… Поедем к Немому в Сочи, — и врубил зажигание.

— Немой?

— Наш человек.

— У них там что, такое же подразделение имеется?

— У нас оно, судя по всему, имелось, а у них и не было. Мы туда, если была необходимость, ездили. А Немой — человек-амфибия, одиночка-самоучка, неуловимый мститель…

— А какое отношение он имеет к нам?

— Неисповедимы пути Господни. Он вышел на ту же цель, что и наши ребята. Хочешь верь, хочешь нет, у них даже залп одновременный получился. Одного авторитета обнуляли. Ну наши и заинтересовались, что за фирма конкурирующая. Вычислили его, взяли по-тихому, он Двадцать Третьему даже челюсть при задержании свернул, а Двадцать Шестому фингал под глаз успел поставить.

— Крутой дядя…

— Да уж…

— А почему — Немой?

— Он натурально немой, органы речи у него отсутствуют.

— От рождения?

— Ага, от рождения криминального капитализма. Он не только немой, но, как и мы, в списках не числится. В списках живых. Без вести пропавший.