Последний из ушедших - [53]

— Добрый день, Сакут, — приблизился я.

— О, Зауркан. Я узнаю тебя по шагам. Пусть бог благословит старшего сына Хамирзы. Знаешь, дорогой, стоит мне услышать твой голос, как воскресают в памяти герои времен моих предков. Они жили долго, как нарты… Желаю тебе их долголетия, дад! Как хорошо, что ты пришел. У меня к тебе есть поручение. Мой внук Астан слишком молод и неопытен, а все наши родственники погибли. Сделай милость, Зауркан, не оставь его после моей смерти без совета. Будь ему за старшего брата. А меня, грешного, я уже завещал людям похоронить здесь, под деревом, головой к родным вершинам. В нем, — он указал на кожаный мешочек, притороченный к поясу, — горсточка отчей земли. Ее высыпьте мне на грудь, когда опустите в могилу. А мою апхиарцу повесьте на этом дереве, рука ветра сможет касаться ее струн, и до меня будут доноситься их звуки. — И погладил корявый ствол дрожащей ладонью. — А где твой брат, Зауркан?

— Привет вам, дедушка, — тихо отозвался Мата.

— А ну-ка, подойди ко мне поближе. Нагнись! Нагнись!

Мата склонился перед стариком, и тот провел чуткими, зрячими тонкими пальцами по его лицу.

— Ты плакал, мальчик?

— Да!

— Ничего. Не стыдись. Слезы — не позор. Пусть обернутся они мужеством!

Пошарив рукой вокруг себя, он нащупал апхиарцу и смычок. Привычно приложил инструмент к щуплой груди и провел для настройки несколько раз кряду по струнам, сделанным из конских волос. Сакут не спешил. Он устремил глаза к небу, словно мог видеть его свет, пролетающие облака, парящих птиц и бездонную, не знающую границ вышину.

— И сегодняшнему дню своя песня, — объявил он.

Люди притихли. Смычок, подвластный его руке, плавно опустился и ринулся вверх…

Уа-райда, не смолкай

Ты, моя апхиарца,

И надежду подавай,

Словно стремя ездоку.

Трону струны я, слепец,—

Свет забрезжит среди мглы.

И для тысячи сердец

Оживет надежда вновь.

Сын от жажды изнемог:

— Мама, дай напиться мне!

— Потерпи, ушла, сынок,

К роднику твоя сестра.

— Я не ел какой уж день!

Дай поесть — не то умру.

— Мелет твой отец ячмень,

Потерпи, сыночек мой.—

Спят в могиле муж и дочь,

Утешает сына мать…

Уа-райда, вашу ночь

Пусть надежда озарит.

Назад в страну убыхов

Русский консул находился в Трапезунде. Фамилия его была Мошнин. Мы знали, что этот человек проявил большое усердие, чтобы переселить нас в Турцию. Расчет таких, как он, был прост: если удалить вооруженных горцев с их подоблачной земли, то без лишних кровопролитий полное покорение Кавказа станет явью. А прочно утвердиться в этом издавна мятежном крае было давней мечтой белого царя. Когда наместника Кавказа и его приближенных обескуражил недостаток кораблей для переселения махаджиров в Турцию, не кто иной, как расторопный и решительный Мошнин, договорился с властями Порты о предоставлении дополнительных парусных судов. Мошнин старался не пользоваться сведениями из вторых рук, если имелась возможность самому убедиться в достоверности интересующего его события. Получив сообщение о бедственном положении переселенцев, он в сопровождении нескольких подчиненных отправился пешком вдоль моря. Картина, воочию представшая ему, привела его в угнетенное состояние. Совесть возмутилась в нем. К тому же махаджиры, как ни говори, были выходцами из Российской империи. И Мошнин, да не будет забыто имя его, потребовал приема у губернатора Омер-паши. С вежливой твердостью он выразил ему недовольство бесчеловечным отношением турецких властей к тысячам кавказцев, перешедших под покровительство султана.

— Они гибнут от голода и болезней, а ваши состоятельные соотечественники, воспользовавшись этим, скупают за бесценок их детей, особенно красивых девушек. Вы обещали предводителям убыхов, что будете гостеприимными хозяевами… Слово султана в вашей стране равно закону, а милосердие завещал пророк…

— Извините, господин консул, но, к моему великому сожалению, я не имею достаточно времени сегодня, чтобы подробно беседовать о махаджирах, — сдерживая раздражение, ответил Омер-паша. И, поднявшись, давая понять, что у него действительно нет времени, сказал: — Я, ваша светлость, встречался с переселенцами. Это неблагодарные и несговорчивые люди. Они не уважают законов страны, которая дала им прибежище… Своевольничают, отказываются отдавать сыновей в армию, разбойничают… Теперь у большинства из них возникло неодолимое желание вернуться на родину. Вот только не знаю, как отнесется к этому ваше правительство? — Омер-паша победно улыбнулся…

Покидая губернатора, Мошнин понял, что его встреча с ним вряд ли что изменит в судьбе махаджиров. Да и сам губернатор был ему неприятен. Консул доподлинно знал, что Омер-паша, который называл переселенцев разбойниками, держал у себя купленных задешево пятьдесят горянок — одних как прислужниц, других — в гареме, как наложниц. Омер-паша был одним из виновников нашего бедствия, не главным виновником, но все равно заслуживал казни через повешение. Но руки возмездия были коротки. Уже одно, Шарах, что русский консул теперь сочувствовал нам, значило немало. Это подавало хоть какую-то надежду на возвращение. По поручению всех тех, кто желал вернуться домой, Мзауч Абухба трижды ездил в Трабзон, где имел встречи с Мошниным. Помню, когда в последний раз он возвратился оттуда, собрался сход. На нем присутствовали не только убыхи, но и представители других горских племен. Знаешь, Шарах, в старости человек лучше видит вдаль. Бог мой, сколько лет прошло, а словно вчера это было, и как живой стоит передо мной Мзауч Абухба. Широкоплечий, с черными усами. Его дом и поле остались возле гагринской крепости. Раскаявшись, как большинство из нас, в роковом переселении, он жил теперь единственным чаянием: вернуться на родину. Но, в отличие от Ноурыза, сына Баракая, готового ради этого взяться за оружие, Мзауч был сторонником мирных переговоров с властями обеих стран. И, выйдя к людям на сходе, он стал утверждать, что следует действовать через русского посла в Стамбуле — Игнатьева, человека влиятельного и не лишенного благородства.