Последний из ушедших - [112]

И опять мы садились вместе, и опять старик, мучаясь, собирал в своей памяти разрозненные воспоминания. Оказались мы словно между двух огней: и вперед хода нет, и назад путь отрезан. Жители окрестных деревень бежали от холеры в горы, прихватив с собой запасы пищи и угнав скот. Лишь те из них, кого уже поразил недуг, оставались дома. Где бы гром ни загремел, а молния всегда падала на нашу убыхскую голову. В распространении холеры османы обвинили нас, и те, кто остался в их деревнях ухаживать за их больными, и те из больных, кому уже удалось осилить свою хворь, встали с оружьем в руках на пути нашего исхода.

Полицейские получили строжайший приказ из Стамбула: «Преградите убыхам все дороги. Не останавливайтесь перед применением оружия. Мертвых сжигайте!»

Когда мы приблизились к первому селению и были уже у крайних домов, навстречу нам выбежал какой-то крестьянин, выстрелил в шедшего впереди всех нас Татластана и исчез. Татластан упал. Я склонился над ним.

— Вот и меня прикончили, Зауркан! Если ты мужчина, похорони меня головой к Убыхии.

Он умер, а я почувствовал в теле озноб. Мне вспомнились слова из старинной песни: «В холерный год и ласточки не летают», и я посмотрел на небо: ласточек и правда не было. Даль заволокло туманом. Я провел ладонью по лбу. Туман растаял, но потом появился снова. Стоя над мертвым Татластаном, я никак не мог понять, в какой же стороне находится Убыхия. Похоронить его я не смог — не было сил. Я только перетащил его под дерево и закрыл ему глаза. Мне становилось все хуже. Чувствуя боль в животе, я поплелся к стоявшему на отшибе дому. Над головой засвистели пули, но я не обратил на них внимания.

Племянник Татластана и еще какой-то убыхский парень пробежали мимо меня с обнаженными кинжалами в поисках того крестьянина, который застрелил старца.

— Не мог же он сквозь землю провалиться? — кричал один из них.

— Наверняка он спрятался в каком-нибудь доме.

Приблизившись к воротам, я услышал душераздирающий крик женщины. Собрав остаток сил, я вошел в дом. Загнав перепуганную женщину в угол, племянник Татластана приставил кинжал к ее груди:

— Говори, где спрятался стрелявший? Я видел, он забежал в этот дом. Что стучишь зубами? Отвечай, тебе говорят! Если не скажешь, гурия ада, и тебе, и твоему сыну будет конец! — и кивнул на больного мальчика, который метался на постели.

— Клянусь аллахом, никто сюда не заходил. Обыщите дом, но не убивайте нас, невинных. Мой сын сирота, его отец умер два года назад, — отвечала перепуганная женщина, пытаясь протиснуться к несчастному мальчику.

— Прочь! — завопил я.

И наверное, мой голос походил на предсмертный крик зверя.

Ошалелые парни спрятали оружие. В это время на улице раздался выстрел, потом еще, и они выбежали из дома. Я тоже было шагнул обратно за порог, но женщина обхватила меня двумя руками:

— Не уходите, умоляю, не уходите! Если мы останемся одни, они вернутся и прикончат нас. Пожалейте нас! — она показала на мальчика.

Если бы эта женщина не удержала меня, тогда вряд ли бы я далеко ушел. Вскоре в глазах моих все поплыло, и, уложенный ею на тахту, я потерял сознание.

Сколько времени в бреду и в корчах, а потом в забытьи пролежал я — сам не знаю, но когда пришел в себя, увидел, что нахожусь в незнакомом доме.

— Где я? — это были мои первые слова в день возвращения с полпути на тот свет. Обращены они были к женщине, стоявшей у моего изголовья.

— Считайте, у себя в доме.

— А кто ты, ханум?

— Если хорошенько посмотрите, может, вспомните?

Мне показалось, что женщина улыбнулась, и я начал рассматривать ее. Круглое лицо, большие черные глаза, несмотря на улыбку, полные печали, в волосах проседь. Я напрягал память: «Кто она?»

Но женщина подсказала сама:

— Помните, как двое ваших парней хотели зарезать моего сына и меня, а вы спасли нас и потом хотели уйти, но я умоляла вас остаться. А вы уже были больным, и мне пришлось положить вас на тахту. И до сегодняшнего дня вы были на краю могилы, но, слава аллаху, остались живы.

Постепенно моя голова начала проясняться, и перед глазами одна за другой выплывали виденья последнего пути убыхов… Мертвецы, мертвецы… мертвецы… Пляшущий Татластан… И наконец я сам вспомнил, как попал в этот дом, и, приободрившись, решил подняться и посидеть.

— Ложитесь, ложитесь! Вы еще слишком слабы, — женщина, заботливо обтерев мое покрывшееся потом лицо, заставила меня опустить голову на подушку. Потом принесла чай и напоила меня.

— Значит, вот эти руки вырвали меня у смерти? — и я погладил ее руку.

— Вы сами — наш спаситель. Правда, нелегко было ухаживать сразу за двумя, здесь — вы, там — сын, но, слава аллаху, вы оба остались живы. — Она подошла к двери и, приоткрыв ее, позвала: — Бирам! Зайди-ка, сыночек, в дом!

Бесшумно, похожий на тень, передо мной появился мальчик лет пятнадцати. В его лице не было ни кровинки.

— Вот, Бирам, и дядя, наш спаситель, выздоравливает! — сказала сыну мать, не сводя с него любящего взгляда. — Подойди к нему, поговори с ним, только не долго, а то утомишь его!

Мальчик добрыми оленьими глазами посмотрел на меня и, подойдя к тахте, прошептал: