Последний из оглашенных - [4]
— Расскажи.
— Ну, два друга заходили всегда в один и тот же бар выпить по рюмочке. Однажды приходит только один и просит две рюмки. Бармен озабоченно его спрашивает: «Что-нибудь случилось с вашим другом?» «Нет, — отвечает завсегдатай, — просто мой друг бросил пить».
— Старый анекдот. У тебя посвежее нет?
— Всплывет — расскажу.
— Значит, хочешь сам с собой? Ты же знаешь, что пить одному вредно… Ты даже не понял, о чем я, а уже отдыхать собрался. Не-хо-ро-шо. — Он со смаком произнес все три «о».
— Так о чем ты? — И я стыдливо подпихнул рюкзачок под табурет и уселся как школьник, руки на коленях.
— Так-то. — И он солидно погладил бороду. — Так о чем мы?
— Про вдоль и поперек.
Как быстро, однако, восстановил он свою власть надо мной!
Без всякой бутылки.
— Правильно. Так вот мысли бывают тоже вдоль и поперек. — И Павел Петрович надежно замолчал, будто задумался.
— Можно спросить? — Я поднял руку.
— Можно. Только не какай больше.
— Что?
— Лучше уж почемукай.
— Почему?
— Хорошее, детское слово. Почему — оно как-то протяжнее, дает по-ду-у-мать. В нем мычание есть.
— Почему-у-у? — готовно промычал я.
— Мычание — первое слово после молчания. В нем есть мы.
— А после мы какое будет следующее слово?
— М-да…
— М-м-м-мы-ы… — промычал я растерявшись.
— Правильно, двоечник. Мы снова вдвоем. А мы — это Мысль!
— СЛЬ тогда что? — Я уже был счастлив.
— Сль… сл-о-жн-о. — И Павел Петрович опять огладил бороду. — Тут уже рядом сл-о-в-о. Но и мы-если или мы-с-иль… с иль или без?
— Запутал ты меня, Пепе. Голова трещит.
— Еще бы не трещит… умнеешь! У тебя без меня все мысли на одну шпульку намотались. Да еще и не в ту сторону.
— Постой…. вдоль и поперек… обмотка… раскрутка… уж не магнитные ли поля ты имеешь в виду? Неужто в геофизическом с-мы-сле?
— Во! Растешь на глазах… уже догадываешься. Догадаешься — голову-то и отпустит.
— Так я уже…
— Рано. Ты еще саму мысль-то не додумал. Доразвей ее — совсем легко станет. Пусто. А то набил свой котелок требухой разной, все в нем слежалось и в комки свалялось. Это опасно.
— Что опасно?
— Тут уже теория, а не методика. Главное — это развиться, а не размотаться. Зависит от правильности вращения. Смотри, что с тобой? Да я же тебя не в ту сторону закрутил! Ох, старый дурак! Я так и навредить могу! — И он быстро пробежался свечой по моему кадыку и вниз. — Здесь у тебя узел старый… что, тут у тебя рак был? — Я был поражен: место он указал точно. — Хорошая работа! Повезло тебе с лепилами…
— Что, рецидива не будет?
— Со мной и здесь тебе бояться нечего. Я тебя до конца вылечу.
— Вылечишь? Прости, но как?
— А как всех лечу.
— Так ты что, впрямь лечишь?
— А то. Народ разве ходил бы? Народ, он внутри-то трезвый. Зря не пойдет.
— И что же ты лечишь?
— Запои и раки.
— Всего-то? — хмыкнул я.
— Так болезней всего две и бывает.
— Всего две?
— У нормальных — запой, а кто не пьет, то — рак. Я только от них и лечу. Других болезнев у нас нету. Но не каждый рак мне под силу…
— Ну и как ты тогда?.. А инфаркт? А инсульт?
— Это все к хирургу! Коновалы, они нормальные люди. Делают, что могут.
— Значит, по-твоему, все люди только пьянством и больны.
— Нет, еще слабоумием. Здесь я бессилен. Это неизлечимо. И за женский алкоголизм не берусь… Это все у них от равенства. А оно излечимо только счастьем. Например, если я ее мужика из пьяни вытяну… Нет, женщин я не лечу.
— Как же ты с раком справляешься?
— В общем, почти так же, как с пьянством. Врачи стыдливо его заболеванием называют, чтобы больного не пугать. А рак слово твердое, он ест мертвых, а живых не ест. И я, как тотхороший доктор из грузинского анекдота… некоторым объясняю, что у них все в порядке, другим все разрешаю из того, что им было запрещено, чтобы успели пожить.
— То есть ничего не делаешь?
— Почему это? Некоторым подаю стакан «Надежды». Это моя особая настойка, по сути чача, над которой пробормочу имя пациента и какую-нибудь молитву. И пинком под зад, чтобы не смел возвращаться.
— Ну и как?
— Если проблюются на спуске, желчь выгонят, совсем хорошо, — произнес Павел Петрович не без важности. — Да и в целом положительная наблюдается динамика.
— Ну и б…дь же ты, доктор!
— Это ты точно подметил. Вот ко мне мужики и прут. Куда же еще ходить, как не к б…ди? Зачем, например, тебе вот диагноз, если ты слишком давно ходишь одним боком, все по параллелям, а про меридианы забыл? Спился ты, братец, не от водки, а от пространства нашего. У нас-то меридионального в России мало чего, разве что Камчатка…
— Я там был.
— Я только на Сахалине был, тогда меня эта мысль о продольности и захватила. Недаром туда Чехов ездил…
— Я и там был.
— Был, а что толку? — рассердился Павел Петрович. — Ты тоже, я тебе доложу, бэ, только пространственная. Всем даешь, а сам не выбираешь. По всему миру вдоль шастаешь, а надо бы почаще поперек — в меридиональные страны, где север и юг хорошо различаются. В Норвегию и Швецию, хоть она и широковата… Португалию, Чили, Японию или Англию, даже в Израиль. На худой конец, в Италию или Новую Зеландию — два сапога пара.
— Действительно, пара… Как же их так разбросало? Веришь ты в полюса, Пепе! Тоже магнитное поле?
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
В книгу включены повести разных лет, связанные размышлениями о роли человека в круге бытия, о постижении смысла жизни, творчества, самого себя.
«Посиделки на Дмитровке» — это седьмой сборник, созданный членами секции очерка и публицистики Московского союза литераторов. В книге представлены произведения самых разных жанров — от философских эссе до яркого лубка. Особой темой в книге проходит война, потому что сборник готовился в год 70-летия Великой Победы. Много лет прошло с тех пор, но сколько еще осталось неизвестных событий, подвигов. Сборник предназначен для широкого круга читателей.
Первый том настоящего собрания сочинений посвящен раннему периоду творчества писателя. В него вошло произведение, написанное в технике импрессионистского романа, — «Зеленая палочка», а также комедийная повесть «Сипович».
Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пересматривая рассказы этого сборника, я еще раз убедился, что практически все они тесно касаются моих воспоминаний различного времени. Детские воспоминания всегда являются неисчерпаемым источником эмоций, картин, обстановки вокруг событий и фантазий на основе всех этих эмоциональных составляющих. Остается ощущение, что все это заготовки ненаписанной повести «Моя малая родина».
«Великая юродивая» русской поэзии сегодня жила бы мэтром. Ее диковатая, непосредственная, будто детская, стихотворная речь — эффективная прививка от замучившей поэтов и обозревателей литературной инерции. Студентка Литературного института Евгения Коробкова несколько лет работала с архивами Некрасовой и нашла ряд не опубликованных до сих пор текстов, а также восстановила некоторые уже известные стихотворения в авторской редакции.
Сюжет этой хроники вызывает в памяти «Московские сказки» Александра Кабакова и цикл реалистически пересказанных сказок молодой киевской писательницы Ады Самарки. Общий прием в литературе, усвоившей открытия постмодернизма, лежит на поверхности. И все же каждое наложение мифа на бытовуху, вечного на сиюминутное, придает окружающей действительности новый отсвет.Алексей Андреев много лет работал как писатель-сатирик, и история осады овдовевшей Елены в усадьбе, унаследованной от мужа — воротилы Трояновского, — приобретает черты саркастического монолога.
Очерк о путешествии архитектора к центру сборки романа «Война и мир». Автор в самом начале вычерчивает упорядоченный смысл толстовской эпопеи — и едет за подтверждением в имение писателя. Но вместо порядка находит хаос: усадьбу без наследного дома. И весь роман предстает «фокусом», одним мигом, вместившим всю историю семьи, «воцелением времени», центровым зданием, построенным на месте утраченного дома.
В предложенной читателям дискуссии мы задались целью выяснить соотношение понятий свободы и рабства в нынешнем общественном сознании. Понять, что сегодня означают эти слова для свободного гражданина свободной страны. К этому нас подтолкнули юбилейные даты минувшего года: двадцать лет новой России (события 1991 г.) и стопятидесятилетие со дня отмены крепостного права (1861 г.). Готовность, с которой откликнулись на наше предложение участвовать в дискуссии писатели и публицисты, горячность, с которой многие из них высказывали свои мысли, и, главное, разброс их мнений и оценок свидетельствует о том, что мы не ошиблись в выборе темы.