Последний из миннезингеров - [69]
И все это вписывает «в культурную тенденцию» так называемая интеллигенция.
…ас народом все точно то же самое. Каждый в отдельности стесняется быть самим собой. Это у нас в генах. Природная стыдливость тоже в генах. Путать не надо. Стыд, род – это… не берусь сказать, когда возникло и когда уйдет. А вот унифицированность – плод сравнительно недавнего прошлого.
Для народа хорошо – не всегда благо. Если разобраться, простому человеку обезличенным быть и легче, и проще, и комфортнее. А если начать всех и каждого призывать к ответственности за прошлое и настоящее – это ничего, кроме раздражения и озлобления, не вызовет. А ведь есть за что. Есть. Ненавижу социализм. Главное – за обманутых нравственно и сбитых с толку людей ненавижу. А вот героев революции – уважаю. Они – народ. Только их всех убили. В прямом смысле и физически.
Вот. Собрался о народе писать, а понесло не в ту степь. Или в ту? Народ – не то, что он есть, а та идея, которую он несет. Идея эта воплощается в управителях государством нашим. И можно сколько угодно говорить о нравственности родителей, но если у их ребенка врожденный сифилис – это говорит само за себя.
Говорить о том, что правители эти народ не любят – опять неправильно. Это сам себя народ не любит. Сам себя народ изживает. Если хотите, декадентства в простом современном мужике (любом!) больше, чем в Мережковском и Гиппиус вместе взятых и помноженных на брюсовских гуннов. И это «возвращение к древнему, вечному, никогда не умиравшему…» Каждый спит и видит, как героически сражается за правое дело. А проснувшись, создает для этого поступка все большую и большую мотивацию.
Все то же самое говорю про себя. Значит, я – часть народная? Нет. Никогда у меня не было этого чувства и не будет. И не будет ни у кого. Нет народа. Есть типы духовные. Есть типы душевные. Есть типы психические. И есть типы психологические. И есть точки их пересечения – исторические моменты, заранее спланированные или спонтанно возникающие. Все остальное – «тенденция».
Общая культура и общее творчество, важность образования и неважность образованности, интеллигенция и народ, интеллигенция из народа, декадентство и матерщина, сублимация и творение, рукотворное и высшей природы…
Самый здравомыслящий человек – тот, кто, понимая все это, так или иначе, не опускает руку. Дальше – я – здравомыслящий?
ВЕДУЩИЙ
– Так что произошло потом?
– Да там много чего произошло после стихотворения этого. Какая-то метафизика просто. Я вам про бабку расскажу.
– Про пожилую женщину лучше.
– Да-да. Так вот: у этой женщины шизофрения и обострение. У нее это с молодости, но раньше как-то не на виду было. А годов с пятидесяти – того, концерты. Тема выступлений одна: какие хорошие были вожди прошлого и как всё теперь плохо. Вот и в тот раз. Он дочитал… Бабка… пожилая женщина воздух в легкие набрала и запела: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Эх, этот мотив сейчас не нов в мире голодных и рабов. А потом – соло: «Рабы! Рабы! Ибо нет того, кому действительно нужно кланяться – великого человека! Великий человек! Великий человек! Где ты? Или прошло время настоящих партий и некнижных героев. За Родину! Я ведь за Родину говорю вам, люди! Люди! Или не видите вы, как шатается этот дряхлый век, как странно и страшно началось это тысячелетие, какие страшные беды оно сулит нам! Нам – рабам до мозга своих иссохших костей…»
– Вот так дословно…
– Нет, конечно. Но стиль и композицию, как говорится, сохраняю. Журналист все-таки в прошлом.
– А она?
– Ой, спросили. Пенсионерка.
– Складно у нас пенсионеры говорят.
– Да. А потом она закричала что-то и вовсе нечленораздельное, грохнулась на асфальт и забилась в припадке.
– А очки не разбила?
– Какие очки?
– Минуточку-минуточку. Мне сказали, что женщина была в темных очках…
– Другая женщина. Одновременно с этой. Я не видела – рассказывали. Это в другом конце площади происходило. Та бабушка – бывший медработник. Она сама по себе очень любопытная и слышит плохо. А его с детства знает. Он вот когда стихи читать начал, бабушка эта все расслышать и рассмотреть не могла, что на трибуне происходит. И все к этой трибуне приближалась так тихонечко, приближалась…
– И упала.
– Да. Сердечный приступ. У самых ступенек упала.
– Померла?
– Нет. Откачали – откололи.
– Ив тот момент, когда она упала на асфальт…
– Раздался выстрел в сквере у скамейки.
– Как он себя вел после выступления?
– Как? Обычно. Отошел от микрофона… Который, кстати, и не работал, по-моему. Встал в общую шеренгу выступающих. А потом… Я как-то упустил из виду. Думаю, вместе со всеми спустился с трибуны, когда началась эта катавасия. Сошел вниз по ступенькам и смешался с толпой…
АНДЕГРАУНД
– Здравствуйте, ребята.
– Здар-рова…
– А где можно найти такого-то?
– А вона на скамейке, с другими волосатиками.
– Чего делают?
– А ПЕСТНИ свои па-ают дурацике. А ты хто, мент?
– Я тебе сейчас такого мента втюхаю…
– Ай-ай-ай-а!..
– Простите, но придется прервать самодеятельность.
– Ты слов плохое сказал. Козел.
– Я сделал вид, что не заметил, но в первый и последний раз…
Главные герои повестей и рассказов из книги «Другие лошади» – люди, которые при разных обстоятельствах встречаются после длительной разлуки. Все они словно бы ждут какого-то чуда. Надеются, что встреча с прошлым изменит их жизнь в настоящем, поможет решить проблемы, снять накопленные «грузом лет» противоречия. Сквозь все произведения проходит мысль о том, что лечит не время и не безвременье, а воспоминания о лучших днях жизни, победах, больших и «местного значения». О любимых людях. Каждый из героев обретает силы и мужество от встречи со своим прошлым.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В этом сборнике история про девочку, у которой на пальцах маленькие рты.Зарисовка про музей, как маятник времени, и птице, спорящей с Бабой-ягой за первенство в небе.Небольшая повесть «Нарциссомания» о человеке по имени Гаариил, который живет сдачей пустых бутылок, при этом он смотритель сада самоубийц, в котором живут солдатики, в правой руке у каждого солдатика по апельсину с красной кожицей, а в левой по бронзовому мальчику, в правой руке которого оливковая ветвь, а левая кисть мальчика совокуплена с левым мизинцем солдатиков.
Коммунизм в отдельно взятом подъезде, кампания по защите осетров, неуважительное братское отношение в отдельно взятой беседке, судьбы учителей и одноклассников… Несколько зарисовок из «бывшей» советской жизни с юмором и ностальгией.
СЕНСАЦИЯ!Вы читаете книгу, которая исполнит ваше желание!Они – смешные до мозга костей мужчины и женщины.Женщины воюют, добывают трофеи, влюбляются и требуют справедливости. Мужчины используют женщин, рвутся к власти и жаждут денег.Казино, роскошные пляжи Ниццы, секс и криминал окружают героев романа, сражающихся с судьбой.На карту поставлены жизнь, деньги, любовь!Кто же окажется победителем?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)