Последний интегратор - [26]

— Возьмём, для примера, твоих кхандов… — сказал Жебелев.

— Моих, — сказал Карапчевский.

— Возьмём кхандов. Ты утверждаешь, что хорошо их понимаешь.

— Ты как будто сомневаешься, Серёжа, — вступил долго молчавший Никита Максимович. — Саша — лучший в мире специалист по кхандам. Есть те, кто лучше знает их историю. Есть те, кто лучше знает их биологию. Но, так сказать, лучшим в мире кхандоведом — специалистом по кхандам вообще — является Саша.

Карапчевский хлопнул Никиту Максимовича по плечу. Тут-то я заметил, что, несмотря на разницу в телосложении, у Александра и Никиты Карапчевских было много общего в чертах лица: в форме носа, глаз, губ. На самом деле, эти двоюродные братья больше похожи на родных братьев, чем некоторые родные. Как там было сказано? «Друг мой, брат мой! Больше, чем брат!»

— В прошлом было много отличных кхандоведов, — сказал Карапчевский. — Помнишь, был такой автономист — Золотцов?

— Иннокентий Прокофьевич, — сказал Жебелев. — Протоинтегратор. Он предлагал забирать у кхандов младенцев и воспитывать их как авзанов.

— Да, это было слишком… Это был слишком…

— …Слишком радикальный шаг.

Карапчевский поставил локти на стол, сложил пальцы куполом — кончики расставленных пальцев одной руки прижаты к кончикам расставленных пальцев другой руки — и мимо купола смотрел на Жебелева.

— Ты утверждаешь, Саня, что хорошо понимаешь кхандов, — сказал Жебелев. — А кем были твои родители? Твой отец был профессором. И твой дед был профессором. И ты сам почётный профессор, а мог бы стать и настоящим. А мой отец был машинистом на паровозе, а дед — пахарем. Тебе не приходит в голову, что я могу понять кхандов лучше тебя?

— То есть ты простолюдин, а я — аристократ? — сказал Карапчевский.

— Я простой архивист, бумажный червь. А ты — почти министр.

— Без министерства. Зато ты — настоящий профессор, без «почти».

— Вот и обменялись любезностями, — сказала Евгения.

Мне не нравились слова Жебелева. Я видел в них издёвку над Карапчевским и над интеграцией. Карапчевский круглые сутки помогает кхандам, а Жебелев ничего для них не делает. Так какая разница, у кого какое происхождение и у кого какие отцы?

Недаром у Жебелева такое чисто выбритое лицо — как у Игната, как у всех чиновников, как у шофёров, как у первого консула…

Я только теперь осознал, что у первого консула тоже бритое лицо.

* * *

В дверном проёме показалась Лизина голова. Лиза открыла рот, показала зубы и зарычала. Компания засмеялись. Лиза на цыпочках, медленно вошла в гостиную и зарычала ещё громче. Смех продолжался. Лиза нахмурилась и покрутила в воздухе руками.

— Всё понятно. Это волк, — сказал Карапчевский.

Лиза покрутила руками. Перебрали всех хищных зверей.

— Динозавр, — сказал Карапчевский, явно увлечённый игрой.

Лиза ещё походила и покрутила руками, и Карапчевский сказал:

— А, тираннозавр!

— Правильно, папа! — сказала Лиза. — Теперь ты.

Карапчевский не стал мудрить и загадал собаку, почесав ногой ухо. Жебелев загадал верблюда, сделав челюстями жевательные движения. Лиза возмутилась, что всё слишком просто, и загадала пишущую машинку. Никита Максимович загадал молодость. Я загадал дружбу. Евгения загадала творчество. Лиза возмутилась, что всё слишком сложно. По её просьбе Карапчевский уступил ей очередь, и она загадала то, что никто не мог отгадать полчаса.

Варианты повисали в воздухе, а Лиза всё хмурилась и крутила руками. Перечислили уже половину словаря, а Лиза хмурилась. До меня дошло.

— Мнемоник! — сказал я.

— Правильно! — сказала Лиза.

— Утомила ты нас, дочка, — сказала Евгения. — Давайте уже пить чай.

Все согласились. Евгения хотела пойти на кухню, но Лиза сказала, что сама всё приготовит и сама всё принесёт. На всякий случай с ней послали меня.

И на кухне тоже не было ничего особенного. Из украшений — только подходящая по теме картина художницы Карапчевской: блюдо с фруктами. Лиза поставила чайник и села на стул. Она была ещё наполнена настроением игры.

Почему-то мне захотелось показать ей ялк. Почему? Чтобы её поразить? А зачем мне нужно поражать двенадцатилетнюю девчонку? Может быть, мне хотелось поразить её мать?.. Лучше об этом не думать.

Я закрыл жалюзи и сказал:

— Смотри, что у меня есть.

Ялк лежал в моей ладони и светился изнутри красным светом. Я слегка сжал ялк пальцами, и красный свет сменился жёлтым, усилился, распространился на всю кухню. Свет постепенно переходил из жёлтого в зелёный, голубой, фиолетовый, красный. Наконец по кухне разлился мягкий белый свет. В этом свете были отчётливо видны каждый шкаф, каждая тарелка, каждое блюдце, каждая деталь мебели, каждый бугорок на изразцах, каждая крапинка на паркете, каждый штришок краски на картине, каждый волосок на голове Лизы.

Лиза спокойно смотрела на ялк. Она не особенно поразилась. Не удивилась, не обрадовалась, не испугалась.

Свет слабел. Только внутри ялка ещё угольком светилась красная точка, но и она быстро потухла. После этого света кухня показалась полутёмной, серой, запылённой.

Лиза так и не удивилась. Если бы у меня был мнемоник, подумалось мне, я бы тоже не удивлялся какой-то деревяшке…

Однако любопытством Лиза не была обделена. Она без слов протянула мне руку. Я дал ей ялк. Она взяла его без всяких усилий и прошептала сама себе: «Лёгкий…». Изменений в цвете сначала не было.