Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова - [164]

Погода выдалась холодной и ветреной, а им пришлось ехать в разбитом вагоне, прицепленном к товарному поезду. Всю дорогу провели в грязном, не отапливаемом купе, над входом в который, словно в насмешку, красовалась надпись: «Первый класс». Окна здесь были или разбиты, или отсутствовали.

С самого начала великого князя и его секретаря сопровождала охрана, состоявшая из шести человек: пять латышей и один русский – их командир. В первый день путешествия они относились к пленникам как-то безразлично, но уже к вечеру следующего дня, с удивлением осознав, что те ни на что не жалуются, полностью изменили к ним отношение. Когда великий князь и Джонсон стали укладываться спать, двое из их охранников сняли с себя шинели и закрыли ими окна, чтобы не было сквозняков. Теперь они называли Михаила не иначе, как «Михаил Александрович», и делали все возможное, чтобы путешествие пленников было хотя бы терпимым.

Когда поезд прибыл в Вологду, Михаил попросил у охранников разрешения послать домой телеграмму. Возражений не было. Он быстро набросал текст, в котором уверял жену, что у него все хорошо, правда, едут они очень медленно… Джонсон отправился на почту – надо было хоть как-то успокоить Наташу. Несколько позже, в письме, Михаил написал: Урицкий уверил, что она сможет приехать к нему, когда захочет. Но от себя добавил – детей в эту поездку брать не нужно. Советовал Наташе ехать в экспрессе, который идет быстрее обычного пассажирского поезда. И запас еды нужно взять с собой побольше… Между строк легко можно прочесть: кормили в станционных ресторанах из рук вон плохо, и Михаил с Джонсоном в пути едва ли не голодали.

Постановление Совнаркома о том, что по прибытии Михаил и Джонсон должны быть изолированы друг от друга, и жить в дальнейшем в разных городах, по-прежнему очень волновало великого князя. И когда они прибыли на станцию Шарья, он решил послать Ленину телеграмму с протестом, в которой просил отменить постановление. Главный аргумент – «слабое здоровье» Михаила Александровича. Посовещались с Николаем и решили: пусть лучше телеграмма будет подписана Джонсоном.

С аналогичной просьбой обратился к управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу и сам великий князь. В ответ на обе телеграммы в Пермский совет поступили указания одинакового содержания: «В силу постановления Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной советской власти». Первое пришло из Совнаркома, и было подписано Бонч-Бруевичем, а второе – из ВЧК, за подписью Урицкого. Вот так, неожиданно просто, постановление Пермского Губисполкома от 17 марта (№ 4), в котором говорилось: «…заключить Романова в тюремную больницу, остальных в тюрьму на общий тюремный режим и информировать об этом Комиссариат внутренних дел», было отменено. Судьба, несмотря на все трудности и лишения, хранила пленников. По крайней мере, до поры до времени.

Наконец, 19 марта Михаил и Джонсон – небритые, немытые, измученные и вконец изголодавшиеся, прибыли в Пермь. Они были так рады оказаться в тесном номере гостиницы «Эрмитаж», где могли помыться и выспаться в постели, а не на жесткой вагонной полке! В этой же гостинице проживал тогда и член президиума Пермского губисполкома В. Ф. Сивков, который так вспоминал о великом князе: «Осталась в памяти встреча с Михаилом Александровичем, который жил в номере напротив моего. Произошло это утром. Когда я уходил на работу, одновременно со мною в коридор вышел высокий стройный блондин, с военной выправкой, в сером свободном плаще, в фуражке военного образца и начищенных сапогах. При виде его невольно возникло представление о гвардействе…»

Пермь, с ее населением более чем шестьдесят тысяч человек, считалась воротами в Сибирь. Город, раскинувшийся на высоком берегу полноводной Камы, произвел хорошее впечатление на Михаила и Джонсона. Здесь насчитывалось девятнадцать храмов, недавно открылся университет. А оперный театр, третий в стране – после Петроградского и Московского, знаменит балетной труппой. Недаром, видимо, здесь рос и мужал Сергей Дягилев, прославивший впоследствии русский балет во всем мире.

Определенно, Пермь оказалась не худшим городом для ссылки. И Михаил решил извлечь максимальную пользу из пребывания в нем.

Но буквально через два дня наступило отрезвление. Их и не думали оставить в покое, как пообещали лидеры большевиков! Местные власти, не имея никаких указаний из центра относительно великого князя Михаила, решили посадить его в тюрьму. Видимо, опасаясь, как бы чего не вышло… В Петрограде большевистские газеты объясняли случившееся тем, что он «сошел с ума». Эта история получила огласку во всем мире. 22 марта лондонская газета «The Times» одной из первых выступила с протестом.

Правда, ему разрешили послать телеграмму Наташе, в которой он написал, что вплоть до дальнейших распоряжений правительства будет находиться «в одиночном заключении». Одновременно Михаил послал еще три телеграммы: Бонч-Бруевичу, Луначарскому[267] и Урицкому, в которых просил «принять меры по оставлению нас [на] свободе [в] Перми ввиду состоявшегося постановления местной власти водворить [в] одиночное заключение [в] тюремную больницу [за] отсутствием директив центральной власти. Убедительно просим оказать скорое содействие облегчению судьбы».