Последний император - [36]

На девятый год одна из служанок поссорилась с евнухом и наложницы решили выгнать их обоих, а заодно и мою кормилицу. Эта ласковая и терпеливая женщина лишь спустя девять долгих лет узнала, что ее родной дочери давно уже нет в живых.

Глава третья. Жизнь в запретном городе и за его пределами

Юань Шикай

По утрам в Запретном городе происходило странное явление: находясь в глубине дворца, человек мог слышать отдаленный шум города. До слуха доносились крики торговцев, стук деревянных колес тяжелых повозок; иногда можно было услышать голоса поющих солдат. Евнухи называли это явление "городом звуков". Покинув Запретный город, я потом часто вспоминал "город звуков", вызывавший у меня столько странных ассоциаций. Наиболее глубокое впечатление произвели на меня выступления военного оркестра, звуки которого не раз доносились из парка Чжуннаньхай — резиденции президента республики.

— Юань Шикай обедает, — сказал мне однажды главный управляющий придворными евнухами Чжан Цзяньхэ. — Во время обеда у Юань Шикая играет оркестр. Удар гонга — и пища на столе. Пожалуй, повеселей, чем у императора!

Чжан Цзяньхэ сжимал губы, лицо его выражало негодование. Мне тогда было лет девять, но я уже мог уловить в его голосе печальные ноты. Когда играла военная музыка, у меня перед глазами возникали картины, которые трудно было пережить: перед Юань Шикаем поставлены множества блюд, еще больше, чем перед императрицей. Толпа людей ухаживает за ним, играет музыка, его обмахивают опахалом…

Однако моим умом постепенно завладел другой "город звуков". О нем я услышал от моих наставников, когда стал заниматься во дворце Юйцингун. То были слухи о реставрации монархии.

Реставрация монархии на языке Запретного города означала "возврат к наследию предков", или, как считали старые сановники, "славный поворот к старым порядкам, возвращение правления Цинам". Движение за реставрацию началось отнюдь не с известных всем "событий годов динцзи" [37] и не закончилось раскрытием "заговора цзяцзы" [38] в тринадцатом году республики. Можно смело сказать, что с момента моего официального отречения в 1912 году и до образования Маньчжурской империи в 1934 году [39] не было ни одного дня, когда бы во дворце не думали об этом. Сначала я выполнял волю взрослых, а позднее и сам стал действовать, полагаясь на собственную инициативу и классовый инстинкт. В детстве непосредственные указания давали мне мои наставники, за спиной которых стояли сановники Департамента двора и приглашенный ими с согласия президента республики "батюшка" (так называли они моего отца). Горячие устремления этих людей, их помыслы вовсе не были слабее, чем у кого-либо за пределами Запретного города. Однако позднее я стал постепенно понимать, что реальные силы, опираясь на которые можно было мечтать о реставрации, стоят не за ними. Да и они сами понимали это. Смешно сказать, но действительно надежды Запретного города возлагались именно на того человека, который правил страной на месте Цинов, то есть на президента Юань Шикая.

До сих пор я отчетливо помню, как за короткий срок разочарования в Запретном городе сменились надеждами, страх — радостью, атмосфера изменилась настолько резко, что даже я, восьмилетний мальчик, был крайне удивлен этим.

Я помню, что при жизни императрицы во дворце очень редко можно было увидеть смеющееся лицо. Евнухи тяжело вздыхали, словно ждали, что вот-вот на них обрушится беда. Тогда я еще не переехал во дворцовую палату Янсиньдянь и жил в палате Чанчуньдянь, принадлежавшей императрице. Приходя к ней выразить свое почтение, я часто заставал ее в слезах. Однажды, прогуливаясь по дворцу, я увидел группу евнухов, выносивших из палаты Тиюаньдянь огромные часы с боем, большие вазы и другую утварь. Чжан Цзяньхэ, нахмурив брови, грустно причитал:

— Это императрица приказала перевезти в Ихэюань. Привезут туда, а поди знай, что там дальше будет!

К этому времени побеги евнухов стали обычным явлением. Евнухи распускали слухи, что, попав единожды в Ихэюань, никто живым оттуда уже не выйдет. Чжан Цзяньхэ бубнил об этом целыми днями, но потом непременно успокаивал меня и говорил: "Куда отправится владыка десяти тысяч лет, туда последует и его раб охранять императора. Не то что эти трусливые черти!" Я даже помню, что в те дни по утрам, когда он у моей "драконовой постели" читал вслух уроки, его голос был полон бессильного гнева.

В преддверии второго года республики появились признаки намечавшихся изменений. В канун Нового года во дворец Юйцингун пришел наставник Чэнь. Вместо того чтобы, как обычно, взять кисть для красной туши и начать делать отметки в тексте, он улыбнулся, поглядел на меня и сказал:

— Завтра по европейскому календарю Новый год. Правительство республики пришлет людей поздравить императора. Людей пришлет их президент.

Я не помню, было ли это первым его советом в управлении государством, но такое сияющее лицо у него я, пожалуй, видел впервые. От наставника Чэня я узнал, что на этот раз я должен принимать посланцев республики так же, как министров иностранных государств. На встрече самому мне говорить не придется, обо всем позаботится сановник Шао Ин. Я должен только сидеть за драконовым столом и наблюдать за церемонией.