Последний игрок судьбы - [4]

И тут все рухнуло.

— Я не заметил всего лишь одну красную фишку, стоявшую столь далеко, что я не предал ее существованию должного значения, — удрученно покачал головой юноша и снова уставился в пенный след за кормой. — Мне нужно было пожертвовать одну свою, чтобы окончательно запереть эту деревяшку в тупике! Я же решил сыграть красиво и… поторопился. Вместо того, чтобы помешать мне построить «цитадель», Даркатес отвел оставшиеся фишки, как бы открывая мне поле деятельности, а потом, как по мосту, бросил свой последний резерв прямо в центр моей «крепости»!

Я проиграл.

Он закрыл лицо руками, заново переживая момент своего унижения. Он вспомнил презрительную усмешку короля, восторженные крики придворных, одобрительное гудение жрецов и слова Даркатеса, вонзившиеся прямо в сердце, как отравленное лезвие стилета: «Я знал, что в Аквилонии нет сильных игроков, но этот мальчишка, пожалуй, наихудший среди всех. Нет большего позора, чем торопливая самоуверенность в начале и полная беспомощность в конце партии».

Даже сейчас эта надменная речь болью отозвалась в груди. Пуантенец гордо выпрямился, откинул со лба длинные пряди и звонко воскликнул:

— Но я не сдался, прекрасная донна, нет, я не сдался! Король уже сошел с трона, когда я, повинуясь отчаянию, оскорбленный не столько за себя, сколько за великую Аквилонию, бросился к его ногам. Я даже осмелился коснуться рукой черного шелкового чулка зингарского монарха! «Ваше величество! — молил я, сдерживая рыдания. — Впервые в жизни я играл перед очами великого государя со столь знаменитым противником. Я смутился, и руки моя ошиблась! Не уходите! Сейчас я выиграю у Светлейшего Верховного Жреца великого Митры три партии, три партии подряд! Если я этого не сделаю, пусть накажет меня Податель Жизни, а имя мое будет предано вечному проклятию!»

— Что же ответил король? — в ужасе прошептала Эстраза, тиская атласный платок.

— Он промолчал и вопросительно взглянул на Даркатеса. Тот, казалось, пребывал в раздумье, поглаживая свой перстень. Потом глухо произнес: «Ты наглый юнец и заслуживаешь самого сурового урока. А так как я являюсь наместником Митры на земле, то карать тебя в случае проигрыша буду я сам. Имя твое слишком ничтожно, чтобы предавать его проклятию. Тебе просто отрубят голову».

Казалось, юная зингарка вот-вот готова упасть в обморок. Стоявший рядом с ней воспитатель неодобрительно поглядывал на пуантенца, не осмеливаясь, однако, вмешиваться в разговор.

— Отчаяние и обида за родную Аквилонию толкнули меня на столь рискованное заявление, — уже спокойнее продолжал Лабардо, исподволь любуясь на произведенное его повестью впечатление. — Я понимал, что надежды почти нет, и все же решил сражаться до конца. Мне показалось, что Преподобный Картаконес старается отговорить своего патрона от дальнейших состязаний, что-то отчаянно нашептывая тому на ухо, но я не придал тогда этому внимания.

Все мое существо было поглощено предстоящими партиями, каждая из которых могла оказаться последней, ибо условия оставались прежними. Я молился, молился беззвучно, но самозабвенно, я испрашивал милости богов, я упрашивал Митру снизойти до ничтожнейшего из его рабов, ибо величайшие, каковым, несомненно, являлся Светлейший Даркатес, в снисхождении не нуждаются…

И свершилось чудо!

Три раза подряд побагровевший, с трудом сдерживающий ярость Светлейший вынужден был признать свое поражение. Придворные и жрецы безмолвствовали, король ухмылялся в усы не без злорадства: он не любил Верховного, которого когда-то сам возвысил и который имел теперь власть, не уступавшую власти самого монарха. Когда Даркатес проиграл третью партию и, подхватив живот, направился в сопровождении толпы приближенных к выходу, король окликнул его, назвав по имени.

Жрец обернулся, и его багровое лицо залила мертвенная бледность.

«Даркатес, — сказал король, — ты, кажется, забыл, что причитается претенденту в случае выигрыша».

Жрец скрипнул зубами, с усилием стащил с жирного пальца кольцо с огромным, переливающимся всеми оттенками желтизны камнем и бросил его на гранитные плиты дворцовой залы…

— Вот он! — торжественно завершил рассказ молодой человек, поднимая руку и любуясь перстнем. — Подарок Верховного Жреца, сделанный, увы, не от чистого сердца!

Капитан Поулло с завистью покосился на самоцвет.

— Какая разница, — пробурчал он, — бьюсь об заклад, что цена ему — целое состояние.

— Гораздо больше, — усмехнулся Лабардо, — вам и не снилось, сколько он стоит, мой капитан!

— И королевские милости, — прощебетала донна Эстраза, радуясь, что страшный рассказ кончился вполне благополучно. Теперь зингарка не сводила восторженных глаз с юного пуантенца. — Королевские милости, почести победителю — все это стоит гораздо большего, чем какой-то камешек!

— Вот тут вы ошибаетесь, — несколько томно отвечал Лабардо, — никаких почестей не было. Более того, ночью в гостиницу, где я остановился, прибыл тайный посланник короля. Его Величество с истинным благородством, свойственным особам королевской крови, предупреждал меня, что месть Даркатеса не заставит ждать, и предлагал немедленно и тайно покинуть Зингару. Я счел за благо прислушаться к этим предупреждениям и немедленно отправился в порт, где почтенный месьор Поулло дозволил мне взойти на борт его корабля.