Последний Храм - [92]

Ломмар, еще вечером — адъютант Роммера, после первого залпа мятежников — адъютант Нинэти, а теперь… Проклятье, они там что, сдурели? Что, уже и Нинэти — того? Наверное, последний вопрос он задал вслух, потому что адъютант ответил:

— Нинэти расстрелян за измену Церкви и Медару, по подозрению в убийстве Роммера. Командование принял командир пятой роты второго батальона Коэст.

Все ясно. Будучи непосредственным подчиненным Нинэти, Коэст ухитрился вовремя свести счеты. Неужели он решится действовать правильно? Но приказ разочаровал еще больше, чем предыдущий:

— Капитан Коэст приказывает выводить войска из боя, срочно двигаться на выручку Второму батальону. Тех, кто в домах, оставить для удержания повстанцев.

— Но это значит гибель роты! — вспылил Рорденс. — Мятежников поддерживают наши пушки… Бывшие наши. Их просто перебьют по отдельности, а потом нам же ударят в тыл! И в лоб атаковать третий батальон — значит положить полвойска! Я не выполню, это не приказ, а измена!

— Так и передать?

— Да. Так и передай. Вот добьем этих, в деревне — тогда и выйдем в тыл мятежникам! Так будет лучше для всех!

Передышка оказалась недолгой. Они успели занять всего десяток домов, очистить от вражеских стрелков прилегающие к церкви дома. И снова на улицах показались вражеские пикинеры и гренадеры. Их было меньше, чем первый раз — но и отряд Лендгрейва понес потери, да и почти не осталось ни гранат, ни пороха, ни пуль, не говоря уж о лишенной боеприпасов, перевернутой и всеми забытой картауне. Лендгрейв наотмашь рубанул зазевавшегося сержанта «черных мундиров» и огляделся, пользуясь минутным затишьем, отхлебнул воду из фляги.

Да, тельгаттейцы шли в новую атаку — первого кровопускания оказалось недостаточно. Но что-то мало их — не больше батальона. Неужто решились разделиться? В самом начале он бы многое дал, чтобы деревню не атаковал весь полк сразу, и, желательно, чтобы куда-нибудь делась артиллерия. Теперь так и получается, но… Но сами они уже не те. Тавалленец не закрывал глаза на правду: продержаться не выйдет. Что бы ни обещала Богиня, жертвовать своими людьми он не собирается. Нужно выводить людей из деревни. Как жаль, что упущен момент! Теперь придется куда труднее.

На этот раз тельгаттейцы рвались не напрямик к догорающей церкви, а обходили по окраинам, норовя сомкнуть кольцо вокруг центра деревни. Лендгрейв знал, что это означает: церковники умели учиться на ошибках, хотя бы на своих. Когда его отряд окружат, не поможет даже захваченная восставшим батальоном артиллерия. Тем более, что и Афандису, судя по всему, будет не до деревни.

— Отходим, — скомандовал Лендгрейв. — Пахомий, Тэлбот, выводите своих, мы прикроем! Следующий перекат — Тэлбота.

Легко сказать… Пушки больше не били по ним, но хватало и мушкетов. На прикрывающий отход взвод обрушился настоящий свинцовый шквал. Спасали дома, плетни и сады, загораживавшие врагам обзор. Мушкетеры старались, как могли, расстреливая последние пули. Иногда удавалось нагнуться, сорвать с трупа вражеского стрелка подсумок с порохом и пулями. Потом их выдавили туда, куда не докатилась первая атака, и подбирать стало нечего. Теперь можно было стрелять только прицельно. И они стреляли — из-за углов уцелевших из, из-за плетней и старых, могучих лип. Помогали и пикинеры: они выскакивали из тени домов, дружно били в бока и спины церковников, но стоило тем развернуться навстречу новой угрозе, как снова исчезали во тьме.

Выручали и ополченцы, неловко, но яростно набрасываясь на «черных мундиров» с самодельным, страшно неуклюжим оружием. И — гибли, гибли, гибли… Лендгрейв видел, как совсем еще мальчишка, лет, наверное, шестнадцати, размахнувшись семивершковым засапожным ножом, бросился к тельгаттейскому сержанту. Громила-сержант уверенно подпустил паренька поближе, а потом разрядил ему в живот мушкет. Но парень, вместо того, чтобы рухнуть в окровавленную пыль и забиться в агонии, пробежал последние шаги и ударил ножом. Церковник перехватил руку, вывернул — но его шея оказалась в опасной близости от лица селянина, и тот последний шанс не упустил — изо всех сил вцепился зубами в горло. Так они и повалились, не разжимая смертельных «объя-тий». Захрипел, падая в грязь, Пахомий, из простреленной груди вытекала струйка черной в свете пожаров крови.

Над его телом встал здоровяк-кузнец с молотом в руках. Первый же сунувшийся церковник получил молотом по каске и дешевое железо не выдержало — что уж говорить о черепной коробке? Так и брызнуло, заметил Лендгрейв… Еще один противник пытается ударить штыком в живот… Перехват, рывок — и страшный, наотмашь, удар прикладом в лицо. Брызжет кровь из сплющенного носа… «Черный мундир» не успевает опомниться от болевого шока: штык по самый ствол входит в грудь, багровое от крови острие пронзает мундир на спине. Но в кузнеца уже целится офицер. Выстрел, еще выстрел — на сей раз из солдатского мушкета. На шее у кузнеца появился фонтанчик крови — наверняка перебило яремную вену, вторая пуля глубоко вошла в грудь. Но кузнец успел бросить мушкет, как дротик: штык вошел точно в горло убийце. А вокруг, на безнадежно вытоптанной грядке, рубились, стреляли, хрипели, матерились, убивали и умирали, пятная рыхлую землю кровью, свои и чужие… Чужие и свои…