Последний год - [13]

— Вот это мне всегда особо приятно слышать, а то ко мне идут все, кому не лень, с делами, которые обязаны решать сами.

Штюрмер встал, низко поклонился:

— Желаю вам здоровья, ваше величество, на радость и во благо отчизны нашей, а себе я все же оставляю надежду, что, когда мне будет действительно трудно, я получу вашу мудрую помощь.

— Естественно, — еле слышно произнес царь и, когда премьер уже поднял с пола свой тяжеленный портфель, сказал — Я забыл сообщить вам, что я тоже буду на открытии Думы.

— Не может быть! — глупо воскликнул Штюрмер, но царь будто не слышал, добавил:

— Там, в этом… учреждении нам с вами нужно будет держаться очень спокойно, с полным достоинством власти и без всякого показа нашего им противостояния, наоборот — мы там будем заняты одним из наших государственных дел, и пусть это станет примером для тех, кто будет в думском зале. До свидания, Борис Владимирович…

Штюрмер уже сделал шаг от стола и вдруг остановился:

— Ваше величество, а само открытие Думы уже предрешено?

Царь на этот явно глупый вопрос не ответил и погрузился в чтение бумаг. Штюрмер почти на носках вышел из кабинета. Посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, Николай подумал: неужели он действительно глуповат?..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 Один из руководителей Азово-Донского банка, Яков Васильевич Вишау, пригласил биржевого дельца Грубина к себе домой, предупредив, что у него есть интересное предложение.

Они знакомы давно. Грубин держит в Азово-Донском банке часть своего капитала, это дает ему небольшой, но уверенный доход. В коммерческих делах они разительно несхожи. Грубин сама осторожность, Вишау славится своими рискованными, но почти всегда удачными предприятиями. Он давно уже старается втянуть Грубина в свои масштабные операции. Вот и сейчас Вишау уговаривает его войти вместе с ним в сделку по перекупке на Дальнем Востоке большой партии марли для действующей армии.

— Это же беспроигрышный билет! — говорил Вишау напористо, горячо, и в это время его живое цыганское лицо успевало отражать то восторг, то муку, то недоумение, то испуг. — Громадный запас этого товара лежит там с японской войны. Представляете? Товар всеми забыт, это абсолютно точно! Хозяин складов считает, что за давностью хранения, причем хранения, никем не оплаченного, товар давно стал его собственностью! И он прав. Об этом есть пункт закона.

— И все же фактически это не его товар, — вставил Грубин, морщась от трамвайного скрежета. Они разговаривали в огромном кабинете, все окна которого выходили на Литейный проспект, где трамвайный путь делал поворот, и время от времени в их разговор врезался железный скрежет трамвайных колес.

— Ну почему вы не можете понять, что эту юридическую сторону дела он берет на себя? Рискует он, а мы этот риск только оплачиваем и то в случае удачи… — Вишау всей своей мощной фигурой выдвинулся из глубокого кожаного кресла вперед и смотрел на Грубина с мучительным непониманием.

— Нет. Я воздержусь, — тихо и твердо ответил Грубин и, неторопливо сняв с носа очки, сложил их и защелкнул футляр.

Вишау вскочил и остановился перед Грубиным со скорбным, как будто испуганным лицом.

— Непостижимо… — прошептал он.

— Не сердитесь на меня, для такой сделки вы компаньона найдете.

— А вы из-за своей осторожности потеряете большие деньги, — сказал Вишау высоким голосом, словно зачитал приговор.

— Моя любимая жена, выходя за меня, сказала: «Никакого риска», и нарушить это условие нашего брака я не могу, — доверительно ответил Грубин. Он виновато улыбнулся тонкими белыми губами и спросил — Скажите-ка лучше, что нового в верхах?

Жена Вишау близка к салону балерины Кшесинской, там бывает петроградская знать, и Грубин не раз по этой цепочке получал ценную информацию…

— Лучше не знать, — ответил Вишау с печальным лицом.

— Что так? — поднял светлые брови Грубин.

— Никому нет веры, — шепотом ответил Вишау.

— Никому? Так быть не может, — задумчиво сказал Грубин. — И потом неясно, кто кому не верит?

— Никто никому, Георгий Максимович.

— Но я-то, например, вам верю, — улыбнулся Грубин, снимая пылинку с форменного сюртука банкира.

— Ну, дорогой мой, когда вера пропадет и в нашем деловом мире, рухнет финансовый фундамент державы, тогда и всему конец.

— Кстати, Яков Васильевич, как у вас котируется Манус? Ему верить можно?

В больших черных глазах Вишау зажглось любопытство:

— Удивлен, Георгий Максимович. Не я, а вы ведете с ним дела-делишки. А спрашиваете у меня.

— Никаких дел-делишек у меня с ним нет, только давнее знакомство. А вас ведь не зря называют финансовым градусником.

— Ну что ж, отвечу… — Вишау оглянулся на окна, за которыми заскрежетал трамвай, переждал и сказал: — Манус — фигура прочная, я в него верю.

Грубин улыбнулся:

— А говорите: никто никому.

— То о мире, где действует власть, — тихо ответил Вишау и, взглянув на круглые настенные часы, стал торопливо застегивать верхние пуговицы мундира.

— Власть — это государь, — так же тихо произнес Грубин. Рука Вишау, застегивавшая пуговицу, на мгновение замерла,лицо застыло в удивлении. Но это, может быть, потому, что он застегнул последнюю пуговицу и ворот давил шею. Он одернул мундир и сказал разочарованно: