Последний допрос - [3]

Смекнул старик: не бродяга и не беглый вор этот заморенный оборванец и повел библией в сторону шалаша:

- Тогда проходи в хоромы мои, там заодно и отдохнешь… Вижу, устал ты, парень, как Христос по пустыне идучи.

Пришелец поднялся и, сморщившись и застонав, кое-как двинул ногами и почти упал в шалаш.

- Дай ножик, дед!- выдохнул он сквозь стиснутые зубы.- Мочи нет, ноги извели…- и вытянулся на пахучем сене, обессиленный болью.

Старик выдернул из хворостяной крыши нож - обрубок косы, кожей обшитый с одного конца,- подал гостю. Тот, постанывая, торопливо стал разрезать набитые пылью валенки. Разрезал, стащил, и старик перекрестился раз-другой: у гостя ноги были сплошь в гнойных струпьях.

- Господь с тобой, милок, что это у тебя?

- Цынга, дедусь. Да не крестись ты зря!-уж без боли на лице и в голосе молвил гость. Вытянул ноги и блаженно вздохнул, словно сбросив с плеч ношу.- Теперь бы и поесть…

Старик дал гостю краюху черствого хлеба, поставил два берестяных туеска, один - с медом, другой - с ключевой водой. Предупредил:

- Ты сразу-то не наедайся, а то помрешь еще…

Гость ел жадно, то и дело припадал к воде и шумно глотал.

Старик пасечник сидел рядом, умиленно гладил на костлявых коленях библию и, тайно взглядывая на нежданного едока, думал: кто он и откуда? Зачем смотрит не на еду, а за дверь и сторожит слухом тишину, как заяц?.. Пакостные мухи почуяли гниль на ногах гостя, накинулись, но он велел не закрывать дверь - духота…

И вдруг старца осенила догадка: не из тех ли?.. Недавно приходила Кирюхина Лушка, приносила молока кислого да хлеба, а взяла медку. Говорила, будто в уездной тюрьме красные арестанты взбунтовались, перебили охранников и взяли оружие. Застрелили коменданта уезда полковника Познанского и еще многих. Но убежать не смогли - всех их порешили тамошние казаки. Всех ли?..

Поел гость, допил воду из туеска, поблагодарил хозяина. Пятерней расчесал бороду, пригладил усы. Спросил:

- А чего-нибудь из обувки нет у тебя?

- Как же, есть. Новые лапти да онучи свежие.

- Может, дашь?.. Идти-то мне далеко.

- Поживи денька два, отдохни. Куда ты пойдешь с такими ногами? Лечить их надо.

Незнакомец долго думал, глядя то на свои ноги, то на дверь, за которой парился благодатный июльский полдень. И все прислушивался. Потом добро усмехнулся, сказал:

- Наверно, отец, голову ломаешь, откуда я и кто? Из тюрьмы убег я. Восстали мы, оружие добыли, да не сумели довести дело до конца. Не справились с гарнизонной командой и патронами не запаслись. А казаки насели на нас со всех сторон… Много нас ушло из тюрьмы, около двухсот, да немногие остались живыми… Я четвертый день иду. В станицах казаки, и окрест они, как голодные волки, рыскают. Без дороги пришлось идти, куда глаза глядят. На тебя набрел вот… Сам я из Чернояровки, Артамон Синицын, может, слыхал?

Старик подумал.

- Не слыхал, далеко ваше село от нас. Так ты, стало быть, куманист?

- Нет, отец, пока не коммунист.

- За что же тебя в тюрьме держали?

- В тюрьму теперь попасть легче, чем в церковь. Мобилизацию Колчак объявил, а сынишка мой, Авдюшка, попал под нее, а ему только восемнадцать минуло. Какой из него солдат? Кутенок! Я офицеру и говорю: «Меня берите, я двух георгиев имею за войну с германцем. В колчаковском войске пригожусь». Офицер в крик: «Молчать, такой-сякой!»- и нагайкой меня. Я не стерпел и в ухо его двинул. Офицер за наган, да не стрельнул: мужики наши не дали. Ну, с меня все-таки порты содрали и нагайками выпороли. При народе, а потом заарестовали. Для острастки, значит. Два месяца живьем гнил в тюрьме… Авдюшку все равно забрали. Где он теперь?.. Вот жизня!.. Когда спокойствие народу будет?.. Разоренье кругом. Всякая гнида во вши лезет, а мужик - все терпи. Эх-х!..- Артамон замотал головой и так стиснул кулаки, что кожа на них побелела.

Старик раскрыл библию, долго гнулся над ней, водя худым и тонким, как ножка паука, пальцем по замусоленной странице. Нашел нужное место и поднял вверх палец, прося внимания. Прочитал, понукаемый косым взглядом собеседника:

- …«И выходил Давид с людьми своими, и нападал на гессурян, и гирзеян, и амаликитян, которые издавна населяли эту страну до Сура и даже до земли Египетской.

И опустошал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины, и забирал овец и волов, и ослов, и верблюдов, и одежду…» Вот, паря, и в писании речется о черных днях наших.

Собеседник, дернув заросшей щекой, усмехнулся:

- А этот Давид-душегуб кто будет по писанию?

Старик, думая, прикрыл бескровными, как у птицы, веками глаза.

- Божий помощник, выходит…

- Значит, вроде атамана Семияр-Горева?

Не ответил старик, закрыл библию. Взял тряпицу и замахал ею, выгоняя мух.

- Ничего, всякая вошь донимает мужика до времени. А когда терпению его конец приходит, он эту мелочь под железный ноготь бросает… Я набрался маленько ума в окопах на германском да в атаманской тюрьме здорово поумнел… Много башковитых людей повстречал. Которых и в живых уже нет… Теперь Артамона Синицына, как ребенка малого, пороть не придется. Не-ет|- гость разразился такой бранью, что старый пасечник замахал руками, закрестился.