Последний дом на Никчемной улице - [4]

– От этой кошки одни неприятности, – говорит она, и в ее глазах вспыхивает интерес.

Я добавил ей новых ощущений.

– Она сущее бедствие. Город должен заняться бродячими кошками, в точности как занимается другими зловредными тварями.

– Это точно, – говорю я, – тут и спору нет.

(Имена в моей памяти не откладываются, но у меня свои способы оценивать и запоминать людей. Первый из них: были бы они добры к моей кошке? Эту даму я бы к Оливии не подпускал.)

– Как бы то ни было, спасибо вам, – говорю я, – мне уже лучше.

– Ну еще бы, – отвечает она, – приходи завтра на чай со льдом, я напеку печенья.

– Завтра не могу.

– Тогда приходи, когда захочешь. Мы ведь соседи и должны приглядывать друг за дружкой.

– Я и сам это всегда говорю.

Мне приходится быть вежливым.

– Знаешь, Тед, а ведь у тебя милая улыбка! Тебе следовало бы чаще ее показывать.

Я машу рукой, демонстрирую все свои тридцать два зуба и ухожу – ковыляя, старательно изображая боль, которую в действительности совсем не чувствую, и прихрамывая на кровоточащую ногу до тех пор, пока дама не скрывается за углом.

Леди Чихуахуа даже не заметила, что я ушел, и это хорошо. Я потерял время, но, похоже, не так уж много. Тротуар под ногами теплый, но назвать его раскаленным пока нельзя. Где-то поблизости по-прежнему жужжит газонокосилка, поэтому в воздухе висит вязкий, свежий аромат только что скошенной травы. Похоже, я потерял пару минут. Однако не надо было допускать этого на улице. К тому же перед выходом из дома следовало обуться. Здесь я совершил ошибку.

Порез на ноге я обрабатываю дезинфицирующим составом из пластиковой зеленой бутылки. Он, похоже, предназначен не столько для кожи, сколько для столешниц и полов. Нога после этого выглядит гораздо хуже; кожа покраснела и приобрела синюшный оттенок. Похоже, что вполне могла бы доставить мне боль, если бы я мог ее чувствовать. Но рану я как минимум промыл. А потом перемотал марлей. И марли, и бинтов у меня здесь полно. Всякие несчастные случаи в нашем доме не редкость.

У меня до сих пор липнут руки, словно к ним что-то приклеилось, то ли жевательная резинка, то ли смерть. Помню, я где-то читал, что у птиц бывают вши. А может, не у них, а у рыб. Руки я тоже мою чистящим средством для полов. Меня трясет. Я принимаю таблетку, которую надо было выпить еще несколько часов назад.

Одиннадцать лет назад в этот день пропала Девочка с фруктовым мороженым. Сегодня утром кто-то угробил моих птиц. Вполне возможно, что эти два обстоятельства никак между собой не связаны. В мире полно всякой бессмыслицы. Но может случиться и так, что это звенья одной цепи. Откуда Убийце было знать, что на моем заднем дворе на рассвете кормится такое количество птиц? Он что, знает окрестности? От подобных мыслей мне отнюдь не хорошо.

Я составляю перечень. Наверху пишу: Убийца. Список получается совсем короткий.

Сосед с волосами цвета апельсинового сока

Леди Чихуахуа

Незнакомец

Я посасываю кончик ручки. Проблема в том, что я не очень хорошо знаю соседей. С ними водила близкое знакомство Мамочка. Пленять окружающих было ее стихией. Но, завидев меня, они обычно тут же шагают в другом направлении. Прямо у меня на глазах разворачиваются и улепетывают со всех ног. Так что Убийца сейчас может быть совсем рядом, через каких-то два дома, есть пиццу и посмеиваться надо мной. Я немного расширяю свой список:

Сосед-выдра, его жена или их дети

Двое мужчин из Голубого дома

Леди, пахнущая пончиками

Вот практически и все обитатели этой улицы.

Я не думаю, что кто-то из них действительно Убийца. Некоторые, как семейство выдр, на данный момент в отпуске.

У нашей улицы странное название. Некоторые порой останавливаются и фотографируют установленную в ее начале погнутую табличку. А потом уходят, потому как за ней один только лес и больше ничего.

Я медленно вношу в список еще одно имя. Тед Баннерман. Чем черт не шутит.

Затем отпираю шкаф, в котором храню принадлежности для рисования, и аккуратно прячу его под старой коробкой мела, к которой Лорен никогда даже не прикасается.

Людей я оцениваю по двум критериям – как они относятся к животным и что любят есть. Тот, кто предпочитает какой-нибудь салат, человек явно дрянной. А с тем, кому больше по душе любые блюда с сыром, скорее всего, полный порядок.

Еще нет и десяти часов утра – это я могу утверждать по тому, как солнце, пробиваясь сквозь дыры в фанере, рисует на полу пятна света, похожие на монетки, – а день уже совсем не задался. Поэтому я решаю приготовить ранний ланч, мой любимый, самый лучший на всем белом свете. Для этого надо взять ту штуковину, на которую можно записывать голос.

А то я все думаю – почему бы не использовать для рецептов магнитофон? (Да, знаю, Мамочке это бы не понравилось. В затылке вспыхивает жар, красноречиво напоминающий о том, что окажись она сейчас рядом, то назвала бы меня «сущим наказанием».)

Я снимаю обертку с новой упаковки кассет. От них исходит приятный запах. Затем вставляю одну из них в аппарат. В детстве мне всегда хотелось с ним поиграть. У магнитофона есть большая красная кнопка, похожая на фортепианную клавишу и громко щелкающая, если ее нажать. Сейчас я не знаю, что делать со старой Мамочкиной лентой, и это меня расстраивает. Ни выбросить, ни разломать ее не могу – об этом не может быть и речи, – но и хранить их вместе с моими, новенькими и симпатичными, тоже не хочу. Поэтому кладу ее обратно в чулан под лестницей, запихивая под ворох газет, под Девочку с фруктовым мороженым. Вот и все, готово!