Последний брат - [24]
— Ай, Оксуз! Лучший наездник, чуть коня не потерял, — смеются воины.
И еще один брат, Сырым, бьет стрелой. Мимо, конечно. Книжник Сырым, многие мудрости постиг, а воин из него слабый. Воины говорят, даже не знаешь, радоваться за хагана или жалеть его с таким-то сыном, но степняк любит брата.
— Твой черед, Урах! — кричит хаган, и молодой степняк понимает, что скоро и его очередь.
Один остался перед ним по старшинству Урах. Рад Урах. Рвет его губы улыбка под тонкими усами. Сейчас он покажет себя!
— Волчий вожак! — кричит Урах и показывает рукой туда, где бежит матерый огромный с проседью в шкуре волчище.
— Достойная цель, — кивает хаган — мы, муголы, и сами все дети серого волка…
— Смотри, отец!
Скачет Урах, нагоняя волчину. Выстрел! Волк сбивается с хода, но выравнивается, и не видно в нем стрелы. То ли попала под ноги, то ли прошла по шкуре… А волк, заправив по воздуху хвостом, резко меняет направление и несется к Ураху. Желтые глазищи глядят люто и безо всякого страха. Предостерегающе кричат воины. Урах тянет с колчана вторую стрелу, но уже волк налетает, рыкает на коня, и изогнувшись, проскальзывает рядом со скакуном, своими зубищами дернув того за бабку. Конь пляшет, пятясь, двигаясь боком, красный от гнева Урах борется, чтоб не упасть, и — о позор! — выпускает из руки лук. Великолепное многотрудное в изготовление оружие падает на мерзлую землю и трещит под копытом коня.
А волк уже возвращается юркой юлой. Пусть вокруг множество всадников со смертью в руках, он не боится и не считает себя добычей. Он попробует взять добычу сам, возможно, последнюю… Надо стрелять! — Степняк привычно цепляет стрелу, натягивает тетиву, и секунду проводив взглядом несущегося скачками к беспомощному брату волка, делает свой выстрел. Седой вожак ломается в прыжке и простирается на земле.
— Молодец, Амар! — кричит хаган. — Показал Ураху, как надо!
Все вокруг кричат одобрительное, приветственное. Все рады, кроме Ураха, под которым прекратил плясать конь. Теперь он слышит насмешки воинов. Пылает гневом Урах, чувствует, как ярость съедает все внутри. Конь степняка выносит его навстречу Ураху, и он успевает заглянуть брату в глаза. И успевает даже увидеть, как взметнулась рука Ураха, но понимание приходит секундой позже. Удар! Урах наотмашь бьет его обухом плети по голове — тяжела отделанная серебром рукоять, затейливая отливка на конце которой превращает её в маленький но увесистый пернач. Подарок отца, сделанный мастерами в далеком городе… Удар размозжил бы степняку голову. Спасла шапка, смягчила удар. Кровь залила ему лицо, и сквозь эту кровь последнее, что он видит, перед тем как упасть с коня, — как сквозь личину брата проступает лик убура-мертвеца, ненавидящего все живое.
Еще слышались негодующие крики воинов и грозный голос хагана, но они становились все тише, а разраставшийся и теряющий последние человеческие черты убур, раззявил рот, демонстрируя множество тонких и узких как иглы клыков, и беззвучно захохотал.
Ночь над столицей. Ночь над казармой. Спят в комнатках-кубикулах, на жестких постелях с грубой подстилой молодые ученики. Мечется по кровати степняк со шрамом на голове.
«В кои-то веки мне довелось попасть в императорский дворец, и где я оказался? Опять на плацу», — подумал Трофим. Это было, конечно, не совсем верно. В десять часов они вышли из школы, водительствуемые нарядно облачившимся Феофилактом. Комес блистал одеждой, но судя по синякам под глазами, сам не добрал доброго сна. Впрочем, он мог себе это позволить… Они прошли по уже ожившим шумом и многолюдьем улицам, свернули на триумфальную дорогу, миновали площадь Аркадия, пересекли рассекающий город своим течением Ликос, после свернули с центральных улиц, пройдя через кварталы Кесария и Прона, и далее, далее, пока наконец не добрались до императорского дворца. Это был немалый путь, через весь город. Но после изнурительных маршей в полном снаряжении сегодняшний маршрут ощущался почти как отдых. И только Тит время от времени, тихонько, оберегаясь Феофилакта, бубнил, что мол этериоты-то, их ожидая, силы берегут да ножки не трудят, а им бы — идущим защищать честь школы командиры могли раскошелиться на поездку в паланкинах. Фока сказал Титу, чтоб тот заткнулся. Улеб показал Фоке жилистый, венами вздувшийся кулак… Подойдя к дворцу, Трофим чувствовал, что он нисколько не устал, и готов голыми руками сразиться со львом. На входе путь им преградила стажа, и неблагозвучный голос спросил — кто они и по какой надобности. Пока Феофилакт сообщал, Трофим оглядывал стражу, оценивая их движения и ухватки. Это были не этериоты, а другая императорская часть — нумер, но и на них посмотреть было любопытно.
Впрочем, мало что успел углядеть Трофим: их ждали и пропустили быстро. Человек в длинных одеждах, с головой, начисто обритой на египетский манер, провел их по дворцу. Блестела впереди, в солнечном свете, падавшем через окна галереи, лысина ведущего их дворцового служителя. Блестели вокруг украсы и роскошества дворца, так что Трофим даже на краткое время забыл о этериотах, и только вертел головой, досадуя на слишком быстрый темп. Но все-таки кое-что он сумел углядеть, перед тем как они вышли в большой зал. Зал этот, судя по всему, служил поединочным местом, здесь тренировались в ратных умениях дворцовые стражи. По стенам висели щиты, мечи, копья, секиры, и иное оружие, вплоть до нечастых в употреблении связанных веревкою металлических метательных шаров — маттиобарабул. Стояли и висели на доспешных стойках ратные доспехи, а к стене были привалены чучела для отработки ударов на металлических шестах, которые в иное время, судя по небольшим специальным отверстиям в полу, могли располагаться в зале, в самых разных местах. Под стенами стояли тяжелые дубовые скамьи. А над входом в зал нависал небольшой полукруглый балкон, с которого, должно быть, очень удобно было наблюдать за происходящим внизу. Лестница, ведущая на балкон, была здесь же в зале. Несмотря на большие окна, время от времени ноздрей касался неистребимый в таких местах кисловатый запах пота.
