Последний бой Пересвета - [49]
Внутри храма оказалось сумрачно и тепло. Живые светлячки лампад высвечивали тёмные лики святых, бросали слабые блики на скупую роспись стен. Над обнаженной головой Пересвета висел непроглядный сумрак. Казалось, там, под куполом, на невообразимой высоте реет, расправив огромные крыла, неведомая птица. Вот, сейчас она опустится на каменные плиты пола, сложит могучие крыла, воспоет, возликует!
– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, – робко затянул Пересвет[37].
Сонное эхо отозвалось ему из уголков храма.
– Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится… – продолжал Пересвет. Сердце его занималось от волнения, голос срывался, слова путались, но он упорно не умолкал и довел начатое до конца.
– За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Моё. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Моё…
Эхо вторило ему сладкозвучно, искренне. На миг Сашке показалось, будто из глубины храма, из открытых дверей алтаря взирают на него очи сурового ангела, темнокрылого, ясноокого, огромным мечом препоясанного. Будто смотрит ангел, вопрошая безмолвно: готов ли ты отрешиться от удовольствий жизни? Готов ли к лишениям? Готов ли к подвигу, к муке? Песнь замерла на устах Пересвета, он умолк, опустился на колени, прижимая к груди заветный подарок, валеные сапоги. Прошептал:
– Не готов я. Жить охота…
– Так живи, – ответило ему эхо из глубины храма. – Но живи молча. Не настало ещё время для праздничных песнопений.
Пересвет присмотрелся. В глубине храма, рядом с ликом святого Николы, он разглядел две коленопреклонённые фигуры. Одна – дородная, могучая, другая – поменьше и потоньше.
– Ступай сюда, Александр, – прогремел рокочущий бас. – Но молча. Неуместно ныне многословие твоё. Преподобный Сергий с нами.
Пересвет поднялся, приблизился смиренно к лику святого Николы, прошептал:
– Позволь словцо, преподобный… – и, не дожидаясь разрешения, продолжил: – Вот тут сапоги хорошие, новые. Нарочно для почетного присутствия на княжеском съезде приобрел у мастеровитого человечка Илии Шерстопряда. Илия на Москве живет. Хороший человек, многосемейный, чадолюбивый, опрятный. Семеро дочек у него, а сыновей только двое народилось. Но сапоги хорошие он изготовляет! И святому старцу пригодны, и воину, и князю не стыдно в холода-то…
– Соловьём разлился, суетный человек! – ответили ему из мрака знакомым голосом.
– Отче Иеремия! Разве так ты прежде называл Сашку Пересвета, митрополичьего дворянина?! В позапрошлую зиму я переписал для тебя «Лествицу». Два месяца глаза портил, ты ж сам просил поспешить, вот я и старался…
– Умолкни, Сашка, не мешай молитве! – рыкнул Иеремия.
Но второй голос, также знакомый теперь Пересвету – голос нечаянно встреченного в этот день старца Сергия – возразил первому:
– Пусть воин присоединится к нам, пусть поговорит, о чём душа требует. Он набожный человек и пришёл с добрым намерением.
– Набожный! – не без ехидства повторил Иеремия.
Хотел было Пересвет попенять иерею Спасо-Преображенского собора на неуместное ехидство, но умолк на полуслове, сдержался. Ему почудилось вдруг, что птица снова воспарила, расправила над ним чудотворные крыла, овевая сладостными ароматами, лаская, любя.
– Грешен я и плотскими грехами, и прочими пороками обременён, – внезапно произнес Пересвет. – С малолетства мечтал я о жизни праведной в лесу, в обители, но тянет, тянет меня неотступно к людям. Люблю я вкусную пищу, люблю собрания друзей весёлых. Люблю…
Пересвет умолк, закрыл рот ладонью, сжался, опустил голову.
– Почему запнулся, сыне? Говори как есть…
– Люблю женское тело… – выдохнул Пересвет. – Но ты не подумай чего, отче. Я не с каждой стану. И при взятии вражьего стана к насилию над женщиной не прибегну, а так только попрошу…
– Милосердие Божие, струящееся из лона Бога Отца, уповаю на Тебя. Милосердие Божие, величайшее достоинство Бога, уповаю на Тебя. Милосердие Божие, непостижимая тайна, уповаю на Тебя… – загудел Иеремия.
– Простите, отцы… – опомнился Пересвет.
– Мечтаниям подвержен, – молвил Сергий, а Пересвет почуял и в словах его, и в звучании голоса светлую улыбку, поэтому расхрабрился:
