Последний бой - [20]

— Техник.

— Вы его лечили? Завербуйте его на нашу сторону.

— Это идея, черт возьми.— Петров задумчиво потер круглый подбородок.— Пожалуй, попробую прощупать техника...

— Удастся вам убедить техника — он все сделает как надо, с учетом того, что гестаповцы не дураки, могут проверить прочность.

Весь приобретенный на войне опыт подсказывал, что успех дела часто зависит от быстроты командирских решений. Я всегда неуклонно придерживался этой заповеди. Вот почему, узнав на следующий день, что техник согласен нам помочь, твердо сказал Петрову:

— Надо уходить сегодня же ночью.

— Задача, как всех предупредить? У нас мало времени. Я был связан только с Петровым и ничем ему помочь не мог.

— Ладно,— подумав, сказал доктор.— Выходить будем, как стемнеет, примерно в двадцать два ноль-ноль. По одному через прачечную. Техник все там подготовил. Он и поможет мне передать сигнал.

Мое место находилось в самом дальнем углу, слева от входа. Напротив, в простенке между окнами, стояли небольшие, на четыре человека, нары. Я влез на свой лежак и занялся приготовлением к побегу. С собой решил взять вещевой мешок, положив туда завернутые в тряпицу сухари, фляжку и солдатские ботинки с обмотками. Я их ни разу не надевал, а ходил пока в мягких чулках, которые мне смастерила Катя Рыбакова.

Дождавшись, когда в камере стало совсем темно, я решил: «Пора!»

Сильными, порывистыми толчками билось сердце. «Вот сейчас встану и направлюсь к двери... А если староста увидит и спросит: «Куда это ты с мешком-то?» Что я ему отвечу?..» И действительно, над самым моим ухом раздается его голос:

— Разорю я тебя еще на цигарочку. Что-то и спать неохота...

Опустив ноги на пол, я сижу на нарах с помутневшим от злости рассудком — готов отдать ему весь табак вместе с кисетом.

— Здорово ты разжился куревом-то. Теперь тебе надолго хватит. Я твою щепотку разделю на две цигарки. Чтобы не будить тебя утром...

Раскаленный до предела, сыплю ему в подставленную ладонь большую жменю драгоценного табака и боюсь, чтобы он не почувствовал, как трясутся мои пальцы.

«Опоздаю. Уйдут без меня. Начнется тревога, залают овчарки. Как укротить эти черные думы и сердце, готовое выскочить из грудной клетки? Чтоб ты задохнулся в табачном дыму!»

— Почему не ложишься?— Староста зажег цигарку и осветил меня пламенем бензинки. Я со злостью задул ее, сказал:

— Не нарушай светомаскировку.

— И то верно. Ложись давай.— Он вытянулся на нарах прямо в одежде.

«Почему староста не раздевается? Может, догадался?» Эта жгучая мысль пронизывает меня насквозь. Я тут же нахожу спасительный ответ:

— Живот схватило. Побегу...

— Валяй, раз такая незадача,— сочувственно бурчит староста.

Согнувшись, прижимаю вещевой мешок к животу и скорыми шагами иду к двери. В ногах появилась необыкновенная сила, они несут меня, как на крыльях. Шума и топота в коридоре не слышно. Неожиданно в темноте кто-то цепко хватает меня за руку и тяжело виснет на плече. Слышу приглушенный голос Кати Рыбаковой:

— Если меня не возьмете, я кричать буду! Никифоров, миленький!..

— Замолчи, дура!— Я прикрываю ей ладонью рот. Чувствую, как она, всхлипывая, порывисто дышит.

— Пошли.

— Куда?— Она мертвой хваткой вцепилась в мой вещевой мешок.

— В прачечную. Скорей!— шепчу я и тащу ее за собой. Быстро, без всяких предосторожностей спускаемся по цементной лестнице в подвал. Тускло горит запыленная лампочка.

Наконец мы в прачечной. Там горел такой же неяркий, как и на лестнице, свет. Около развороченной ямы стояли два матроса.

— Какого черта задерживаетесь? Мы уже собрались уходить. А это еще что за сваха?— набросились они на меня.

— Своя...— кратко отметил я.

— Что значит своя? Мы тебя ждали...

— Это медсестра. Ясно?

— Ладно. Потом разберемся. Давай, братуха, ныряй.

— Да побыстрей, командир, побыстрей,— поторапливал другой.

— Он же раненый. Ему помочь надо,— вмешалась Катя.

— Ах ты, друг... Ну, давай.

Морячки взяли меня под руки и опустили в черное отверстие ямы. Мои чулки тут же пропитались затхлой, с отвратительным запахом водой. Я шагнул в темноту и почувствовал, что вода заливает колени. Моряки, а за ними и Катя, спустились мигом. Один из них, с фонарем в руках, пошел вперед, я за ним, за мной Катя. Мы медленно брели по длинному тоннелю. Ватные брюки давно намокли и стали непомерно тяжелыми. О забинтованной ноге я позабыл и думать.

Тоннель был высоким и в ширину — не меньше трех метров. Мы могли двигаться все четверо в ряд, но я отставал. Моряки подождали меня возле поперечной стенки. Это была первая кирпичная перегородка. На уровне моей груди зияла пробитая техником Афоней дыра, и воды здесь было ничуть не меньше, чем в яме.

— Ну, братка, давай будем форсировать,— подтолкнул меня матрос.

Я попробовал подтянуться на одной руке, но не в силах был просунуть в отверстие даже голову.

— Эх, сваха, зачем ведешь такого? А что с ним дальше будет?

— Помоги и перестань трепать языком,— строго сказала Катя.

— Да уж поможем, командирша, поможем!— голос моряка гремел, как в пустой бочке.

Вдвоем они подняли меня и, поддерживая за ноги, протолкнули в дыру. Чтобы не удариться головой, я вытянул левую, подлеченную руку и окунулся в воду. Побарахтавшись, встал на ноги, вытер рукавом гимнастерки мокрое лицо. Приближаясь к долгожданной свободе, уже не чувствовал ни вонючего запаха, ни боли и ни того, что бинты мои намокли, раскисли. Не знаю, как бы я один справился с таким «крещением», если бы не моряки — эти отважные парни. В лагере они появились недавно. Раза два я видел их на прогулке — в бушлатах, тельняшках — совсем не похожих на нас, доходяг.