Последний барьер - [67]

— А мне понравилось. Это было кино про трудовых людей. А кто всех главней? Рабочий человек! — Произнеся с чувством сии неопровержимые истины, Зумент поднимает вверх палец. — У нас кто не работает, тот не ест! А ты лезешь со своими шпионами и сеансами!

Киршкалн зло смотрит на Зумента, но ничего не успевает сказать, потому что со стороны наружной двери раздается пронзительный вопль. Все бегут туда, толкаются, уже на дворе кто-то тревожно спрашивает:

— Что с тобой?

Киршкалн пускает в ход локти, воспитанники расступаются, и он на лестнице видит Иевиня, окруженного воспитанниками. Кто-то наклонился к спине юноши, спрашивает:

— Где?

Иевинь ощупывает рукой нижнюю часть спины.

— Здесь.

— Что случилось? — спрашивает Киршкалн.

— Пырнули…

Киршкалн выпрямляется:

— Не расходиться! Все назад, в школу!

Кто-то пробует улизнуть за чужими спинами. Кому-то это, может, и удается — во дворе уже темнеет.

Но вот площадка перед дверью опустела, и там, рядом с приступком, на земле лежит самодельный нож. Киршкалн поднимает его.

— Я пойду в санчасть, а вы их там пока придержите! — кричит Киршкалн кому-то из воспитателей и кивает на дверь школы. — Я сейчас вернусь.

Он наклоняется к Иевиню:

— Дойдешь?

— Дойду, наверно.

Первые шаги Иевинь делает довольно несмело, но потом ничего, расходится.

— Тебе не дурно?

— Нет.

Когда Иевинь скидывает в санчасти одежду, первое впечатление довольно жуткое. Нога в крови, и когда мальчик, тронув рану, видит, что ладонь вся красная, его широко раскрытые глаза вдруг закрываются, лицо желтеет и он едва не падает.

— Руки прочь от раны! — гаркает на него фельдшер и велит сестричке дать Иевиню понюхать нашатырного спирту.

Пострадавшего укладывают на топчан. Когда кровь смыли, то оказалось, ничего особенно страшного нет, нож поранил только мягкие ткани.

— Пострадал глютэус максимус, проще говоря, задница, — деловито констатирует фельдшер.

Киршкалн звонит на коммутатор в проходную и приказывает немедленно дозвониться начальнику домой, затем наклоняется к Иевиню.

— Ничего, заживет! Сидеть только некоторое время не сможешь, зад отдохнет, — шутит он и после этого спрашивает вполголоса уже серьезно: — Кто порезал?

— Не знаю.

— Брось врать!

— Правда, сейчас не знаю.

Киршкалн смотрит долгим пристальным взглядом на бледное лицо парня, в его еще испуганные глаза, придвигает поближе белую табуретку, садится и решает, что на этот раз, очевидно, можно верить.

— Рассказывай подробно все, что запомнил!

— Чего там рассказывать. В дверях затор получился, а сзади поднаперли. Я обернулся и сказал, чтобы не толкались, и сразу после этого почувствовал: воткнули и по ноге потекло теплое в башмак.

— Кто стоял впереди тебя, с тобой, сзади?

Иевинь называет несколько фамилий, но все они как будто бы вне подозрений.

— Я специально не смотрел, да и темно там было, — добавляет он.

— А когда почувствовал, ты стоял еще обернувшись назад?

Иевинь старается припомнить.

— Нет, ткнули сразу, как только повернулся к дверям.

— Значит, сзади?

— Наверно.

— И ты даже не представляешь, кто бы это мог быть?

Иевинь молчит. Он не смотрит на воспитателя, но болезненно морщится, потому что сестра бинтует рану и требует подтянуть колено и немного приподняться.

— Представить мало ли что можно.

— И к тому же иногда очень правильно, — добавляет Киршкалн.

Иевинь смотрит на сестричку, и Киршкалн наклоняется к нему ближе.

— Зумент, — шепчет паренек.

— Может, еще кто?

Киршкалн припоминает, что, перед тем как раздался крик, Зумент стоял рядом с ним. Несокрушимое алиби. Но чего ради Зумент остановился около него и выдал свою ханжескую сентенцию? А не для того ли, чтобы заполучить это самое алиби? Возможно, что и Струга оказался совсем не случайно рядом. Таким образом, оба атамана вышли сухими из воды. Не то что кто из ребят, но сам воспитатель мог засвидетельствовать их полную невиновность.

— Тогда кто-нибудь из его друзей.

— Кто именно?

— Кто его знает? Что у него — сушек мало?

— А почему ты думаешь, что к этому причастен Зумент?

Иевинь с минуту колебался, но раненую мышцу опять пронзает боль. А раз так, то дальше замалчивать эту историю нельзя. Кто знает — в следующий раз, может, прирежут насмерть?

— Мы вчера подрались. И Жук сказал: «Зуб даю».

— Ясно, — говорит Киршкалн. — А теперь лежи и не ломай над этим голову.

Оставив Иевиня в санчасти, он возвращается в школу.

* * *

Внешне Озолниек выглядит очень спокойным, впрочем, так всегда, если он взволнован по-настоящему. По поводу разных мелких повседневных нарушений и служебных неурядиц он иной раз и поднимет голос, отпустит колкое замечание, но, если неприятности крупные, он холоден и безмолвно грозен. Такой он и входит в учительскую, где воспитатели допрашивают задержанных ребят.

— Добрый вечер, — здоровается он сухо, затем отзывает в сторону Киршкална.

Слушая доклад воспитателя, начальник ни разу не перебивает, только покусывает губу и разглядывает найденный у порога нож.

— Виновный нам еще не известен, но сработано, надо полагать, по указке Зумента. Это может быть Ерум… Пока что удалось выяснить, что в толкучке у двери был и он. Удар направлен был снизу вверх, рука с ножом, значит, была опущена. Если бы в последний момент Иевинь не обернулся, лезвие вспороло бы низ живота. К счастью, Иевиню сейчас серьезная опасность не угрожает, полежит немного и поправится, — заканчивает Киршкалн.