Последний барьер - [53]

Озолниеку хочется взреветь медведем, но маленький человек с большим портфелем не из тех, кого испугаешь криком, совсем наоборот. И он не сказал ничего неправильного. Его аргументы убедительны и логичны, хотя и далеки от истины, как нередко бывает, когда формальная истина сталкивается с реальной жизнью.

— Хорошо, я выясню. — Озолниек делает безуспешную попытку посмотреть в глаза прокурору и отворачивается. — Тем не менее Калейса и еще кое-кого из этой десятки мы освободим здесь. Я полагаю, что этот закон только мешает в нашей работе.

— Ваши соображения в данном случае абсолютно не имеют значения.

— А чьи же соображения тогда имеют значение?

Ведь колонией, как вы заметили, управляю я. Стало быть, мне и знать лучше других, что мне в помощь, а что — во вред.

— Не забывайте, что это отнюдь не ваша собственная колония, а государственное учреждение, в управлении которым вам дозволено действовать только в рамках закона, а не как заблагорассудится.

Опять верное утверждение. Настолько верное и точное, что аж мутит от него.

— А вам кажется, что в законе возможно предусмотреть все, что законы вечны? На Украине уже сейчас есть колонии для бывших активистов. Готовится новый закон, который позволит содержать ребят в колонии до двадцати лет. Когда этот закон будет принят, что вы скажете тогда?[6]

Озолниек усмехается. На лице прокурора не дрогнет ни один мускул.

— Когда будет принят новый закон, мы с вами будем исполнять этот новый закон, в настоящее время действует старый, и мы обязаны выполнять его. Тут нет ничего непонятного. Жаль, что я вынужден вам говорить об этом. А о выявленных недостатках я доложу вышестоящим инстанциям.

— В этом нисколько не сомневаюсь, — столь же бесстрастно отвечает Озолниек. — Желаю успеха!

XII

Киршкалново отделение работает за помещением санчасти. Это обширное пространство, на котором еще нет ни озеленения, ни дорожек. Это последнее неосвоенное пятно на карте колонии. Сюда привезли глыбы ноздреватого песчаника и мелкого щебня. Роздали ребятам грабли и лопаты, Киршкалн тоже с лопатой в руках среди воспитанников, и как всегда с ним рядом топчется Трудынь.

— Ну, теперь ты — малый с солидным образованием, — шутливо говорит Киршкалн. — Когда домой придешь, чем думаешь заняться?

— Понятия не имею. Нет этой цели жизненной, которая как компас у корабля. — Трудынь тут же опирается на лопату и начинает философствовать: — Если подумать, я ведь жил совсем неплохо. Разве моя вина, что наше государство не производит жевательной резинки, а спрос на нее большой? Хотелось помочь обществу, ну, конечно, самому тоже кое-что перепадало. Как говорится, имела место материальная заинтересованность. А потом жвачка, она ведь полезная, укрепляет десны, развивает челюсти, сами знаете. И еще заграничные галстуки, белье, нейлон. Люди с удовольствием покупают, а иностранцам охота продать. Ведь должен же кто-то взять на себя роль посредника. Потом девчонкам часто делал подарки. Люблю делать другим приятное. Деньги не самое главное в жизни, но и без них тоже трудно. Пускай платит тот, у кого бумажник толще! А что получается? Теперь я сижу тут. «Лайф из нот э бед оф роузиз»[7], — говорят англичане.

— Работай, Трудынь, работай! — напоминает болтуну Киршкалн и дергает за черенок его лопаты. — Говорить можно и за делом. Видишь ли, все прелести, о которых ты тут вел речь, в повседневной жизни именуются довольно некрасиво — спекуляция.

— Ну, хорошо, допустим. — Трудынь всегда готов пойти на небольшие уступки. — Вы думаете, я никогда не занимался более серьезным делом? Одно время я сколачивал щиты на деревообделочной фабрике. Один щит — двадцать копеек. За день можно было выколотить шесть рублей. Вкалывал, в поте лица. Но если шевельнуть мозгами, то эти шесть рублей можно заработать за пятнадцать минут. По вечерам, когда магазины закрыты, продавать хорошим мужикам водку по пятерке за пол-литра. Три бутылки — вот тебе и шесть рублей. Так что видите, как обстоит дело с работой. Знаю, вы сейчас скажете, что самому приятней, когда деньги заработаны честно; но что поделать, хромает у меня сознательность. Как-то все нет ее и нет. Компаса не хватает.

— И ты, значит, дожидаешься, что кто-то тебе вложит в руку этот компас? А если так и не вложат? Так Хенрик Трудынь, человек со средним образованием, и будет стоять на углу и торговать из-под полы водкой. Не очень это привлекательно выглядит. А потом женишься, жену спросят, что муж поделывает, а она скажет… Боюсь, не скажет она правду, постарается что-нибудь выдумать.

— Ну, до этого еще далеко! — Трудынь копает в одном месте, не глядя на протянутый шнурок. — Какие там жены из нынешних девчонок! По вечерам шляются гурьбой, шпану разглядывают да глаза щурят. Старики кормят, у стариков живут, а если что и заработают, все на юбки, на туфельки промотают.

— Не копай за шнурком! Мы тут не будем делать такую широкую дорогу, — напоминает Киршкалн. — Стало быть, в отношении девушек ты настроен довольно критически. Ну, а о вас они разве могут быть лучшего мнения? По мужу и жена, и наоборот. На мой взгляд, очень даже справедливо.