Последний апостол - [7]

Несколько минут было очень тихо. Потом из темноты, из глубины пещеры послышались шаги.

— Прочь! — завизжал Савл. — Прочь! — завизжал тонко, как летучая мышь. Отступил, свалился тяжело на земляную кучу за спиной. Сверху обрушился большой пласт дерна, и яркий свет пронизал взвесь поднявшейся пыли.

— Савл! Савл, почему ты гонишь меня? — спросил приятный голос совсем близко.

Агент синедриона узнал галилейский акцент странного иудея, пришедшего с чужестранцами. Зашевелился на куче, пытаясь встать. В глаза его набилась пыль, он никак не мог проморгаться, слезы мешали ему видеть. Поставил неуклюже ногу, услышал, как хрустнули под сандалией тоненькие косточки, и закричал.

— Не бойся младенцев, Савл, — успокоил мягкий голос. — Это глупые древние люди принесли в жертву своих первенцев, живыми втиснули в эти кувшины, головами вниз, как привыкли они, вызревая в утробе. Эти дети не накопили зла, не бойся их, Савл.

Но Савл очень боялся.

В непроницаемой темноте пещеры зазвучали деловитые голоса спутников галилейского рабби. Шум, шорох, забубнил на греческом негр, перечисляя найденные драгоценности. Кто-то споткнулся, выругался: «Ваальство!», его одернули.

— Вот ведь, — грустно продолжал голос проводника кладоискателей. Иеремия и Иезекииль все попрекали Ваала человеческими жертвами. Неужели они не читали книги? Вторая и Четвертая книги Моисея: «Ибо мои все первенцы у сынов Израилевых от человека до скота…». — Голос бормотал цитаты из Писания, и Савл стал успокаиваться.

— Горе народу, который убивает своих младенцев. — В голосе послышался вздох. — Горе людям, когда они разучились передавать детям своим любовь. Дети благословенны, ибо они вызывают улыбки на наши лица и свет в наши души.

«Золотая налобная повязка, — диктовал негр, — восемь золотых, два серебряных и три бронзовых кольца, пять голубых жемчужин, серебряная пряжка…».

«Кто записывает за ним? Ведь так плохо видно», — встревожился Савл.

Голос львиноголового задумчиво произнес:

— «Тогда сказала Гиафлаг, сестра Гиуки: восемь для меня самое несчастное число на земле. Я потеряла не менее пяти мужей, двух дочерей, трех сестер и восемь братьев…»

Савлу опять стало жутко.

— Не бойся, — подбодрил голос галилеянина.

— Кто вы? — спросил Савл.

— Бессмертные, — получил он ответ.

— Боги?

— Боги? — задумчиво переспросил голос. — Не знаю, бессмертных часто называют богами.

— Почему?

— Они могущественнее, сильнее людей. А главное — они помогают преодолеть страх перед смертью.

— Скажи, разве можно не бояться смерти?

Голос тихо засмеялся.

— А что ее бояться? — Позвал: — Хель! Поди сюда, Хель!

В темноте громыхнула цепь, кто-то свирепо засопел рядом. Ужас рванул из Савла горлом, не давая ни сглотнуть, ни вздохнуть.

— Не бойся, Павел. — Голос назвал Савла его вторым, забытым, римским, именем; так называла его только тщеславная мать. — Не бойся! — Ласковое дуновение прошло по лицу, заструилось по телу, вытапливая ужас. — Страх порождает злобу, злоба разъедает душу, искореженные души забирает Хель. Та всхрапнула жадно, всхохотнула рядом.

— Не бойся! Не все попадают к Хель. Многие живут мирно, как травы и камни. Как деревья и звери. Они торгуются с Богом, говоря: я тебе — жертву, ты мне — удачную жатву. Я тебе — хлеба, ты мне — урожай. Я тебе — крови, а ты убей моего врага. Они заключают сделку и спокойны, если соблюдают свои немудреные правила.

— А смерть?

— Что им смерть? Они живут, как травы, и высыхают, как травы, рассыпая вокруг себя семя и перегнивая в землю. Они — часть растительного мира, и он не отвергает их. Можно и так жить, Павел.

— Но можно?.. — возразил Павел. — Ведь можно иначе?

Голос помедлил, усмехнулся. Возня, шаги в темноте, бряцанье золота клада и железа цепи отдалились — бессмертные уходили, закончив свои дела.

— Можно просто стать равным богам.

— Кто ты, господин мой? — тихо спросил Павел.

— Я — Иисус, которого ты гонишь.

— Бог один, Иисус, — прошептал Павел. — Нет многих богов, Бог один.

— Да. Все мы едины в нем. Мы — часть тела Его. Он — это мы и весь мир.

— Зачем ты пришел, Иисус?

— Тело Господа моего болит, оно изъязвлено злобой и гордыней людской. Я пришел вернуть людям любовь.

А он, Савл, всегда хотел быть холодным клинком справедливости, но свирепствовал вместе с другими.

— Как мне убить в себе злобу? — с тоской спросил Павел.

— Понять, чего ты боишься.

— «Лилась дымящаяся кровь, истекали горячим потом дерущиеся тела, потрескивали рвущиеся одежды, по сваленным по полу свиткам побежало пламя…», — зачем все это? Я боялся смуты, грозящей иудеям многими бедами. Что было делать с неразумными, дразнящими римлян?

— Прийти к ним с миром и добрым словом, Павел?

А как злобно крикнула блудница у языческого храма в Киликии: «Пустозвон!» Что ее разозлило, чего боялась она? Того, что стареют ее прелести, падают в цене и скоро некому будет приласкать ее? Он же, Савл, боялся уступить искушению, осквернить тело, одновременно боялся неловкости своей, своей неудачи, и насмешки этой страшной женщины. Злобно оттолкнул ее.

— Я боялся насмешки.

— Что такое насмешка, Павел? Минутное дуновение воздуха, звук изо рта — не более.

Павлу стало легко, он рассмеялся. Тысячи кувшинов ответили ему гулким эхом, снова пугая его.