Последний ангел - [8]

Так и пошло, как обычно. Повозился на кухне, поел, попил чайку… Прилег на диван с книжкой да невзначай заснул. Впрочем, проспал он не долго, часа полтора, и до настоящего сна времени оставалось еще много.

«Надо все-таки завести собаку, — думал Олег Петрович, нарезая сыр для закуски. — Уходя на работу, буду запирать ее в сарай, а потом брать к себе. Но вот беда, жалко ведь обрекать беднягу на ежедневное заточение, скулить будет…»

Программа передач в этот вечер Олегу Петровичу не понравилась, но чтобы что-то шевелилось и звучало в доме, он смотрел все подряд и не выключил телевизор даже тогда, когда началась лекция по сельскому хозяйству, совсем уж его не интересовавшая.

— Будь здоров! — игриво подмигнул он лектору, поднимая рюмку.

Так он и сидел некоторое время, как бы в компании с лектором, отрываясь от экрана лишь для того, чтобы закусить или закурить. Он даже перестал вслушиваться в то, что говорилось, задумался и вдруг, подняв глаза, замер, пораженный лицом лектора.

«Ведь это кто-то очень знакомый, как же я сразу не заметил, или он сменился? Черт возьми, разве возможно такое сходство: это же вылитый мой покойный отец». А человек на экране молчал, вглядываясь в Олега Петровича с чуть заметной усмешкой, словно ожидая чего-то, потом начал увеличиваться, наплывая так, что лицо заняло весь экран, и произнес:

— Ну, что ты уставился, здравствуй.

— Здравствуй, — машинально ответил Олег Петрович.

— Вот когда привелось встретиться, а ты вроде и не рад?

«Должно быть, начался спектакль, а я и не заметил», — подумал Олег Петрович и удержался от ответа.

— Как хоть живется-то тебе теперь, сынок? Радости у тебя, как погляжу, не больно много, коли приходится выпивать одному.

Олег Петрович зажмурился и потряс головой: «Это надо же! Будто и впрямь со мной разговаривает. Фантасмагория какая-то!»

Он осторожно открыл глаза и облегченно вздохнул: экран был пуст. Но сразу же почувствовалось, что он не один в комнате, и, скосив глаза, увидел, что через стол от него, закинув левую руку за спинку стула, сидит тот, кто только что был на экране.

— Отец! — вырвалось у Олега Петровича.

— Ну, наконец-то! — ответил тот. Только сейчас меня признал?

— Этого не может быть!

— Глазам не веришь? Протри очки-то.

— Но ты же умер!

— Раз кто-то меня помнит, стало быть, я умер не совсем.

— Догадываюсь, я заснул, ты мне снишься.

— Нет, сын, так у нас дело не пойдет. Дай мне руку.

Олег Петрович замялся.

— Давай, не бойся, я не командор и в ад тебя не утащу.

Олег Петрович почувствовал теплоту протянутой ему руки.

«Наваждение какое-то», — подумал он и, машинально подойдя к буфету, достал вторую рюмку. Оборачиваясь к столу, он все еще ожидал, что за столом никого не окажется, но отец был там.

— А я уж подумал, не запустишь ли ты и в меня бутылкой.

— Олег Петрович чуть не поперхнулся.

— Откуда ты знаешь?

— Мне много чего известно. Я знаю, как ты жил, знаю, что нередко было тебе тяжко, что и сейчас не очень-то легко. Я знаю и то, что когда тебе было очень плохо, ты не кривил душой, не шел на сделки с совестью. Да, постарел ты, сынок. И волосенки поседели, и морщинки прорезались.

— Зато ты выглядишь таким, каким и был.

— Так я же не старею! Постой, ведь ты теперь стал старше меня! На сколько это? Эге, чуть не на десять лет, на тебя теперь мне и прикрикнуть-то вроде неловко.

Отец вынул из кармана пиджака пачку папирос, выщелкнул одну и швырнул пачку на стол.

— «Пушки!» — умилился сын. — Сколько лет прошло с тех пор, как их перестали выпускать. — И я могу закурить?

— Кури, конечно, не взорвется. И приходи в себя, а то можно подумать, что ты и не рад мне. Нет, не упрекаю, знаю, что ты и раньше был сдержанным, для мужского разговора так даже лучше.

— Отец, да я всю жизнь старался быть похожим на тебя!

— Где уж там! Старался походить — да, но не скажу, что это тебе всегда удавалось. Ты всю жизнь скулил и елозил, и всегда тебя грызла зависть. Я не осуждаю. Зависть — чувство человеческое, законное. У коровы, например, ее нет. Зависть может двигать человека на большие свершения, и тогда она перерастает в гордость. А иногда и в зазнайство. Тебя не двигала, у тебя не переросла, тебя она только грызла…

— Да и на что тебе жаловаться? — продолжал отец после некоторого раздумья. — Голодным по-настоящему ты не был, крыши над головой тебя не лишали, и семья при тебе была. Ты обижаешься, что тебя в аспирантуру не пропустили из-за того, что в оккупации был, затирали по службе, не дали ни чинов, ни орденов? Эко горе-то! Да если бы не томился ты своим недовольством, может быть, достиг бы большего: А ты все обижался да переживал. Не на то годы потратил, сын.

Отец встал и прошелся по комнате, потом подошел вплотную и положил ему руку на плечо. И опять была рука эта теплой и ласковой.

— Ладно, не горюй, не все еще потеряно. Человек, ты знаешь, ценится не местом, которое занимает, а тем, что он людям дал.

— Я сделал бы больше, да возможностей не предоставили?

— Потому что — не заслужил. А не заслужил, потому что возможностей не было. Замкнутый круг, это верно. Но ведь и не всем известно, на что ты способен.

— Уж это-то я понимаю, отец.