Последние распоряжения - [16]

Она говорит, что зимой Энди возвращается в Сидней и она хочет улететь с ним, чтобы вместе жить там. Хочет насовсем переехать в Австралию.

Вот я и влип. Дай им палец. Сначала они едут в Сомерсет, а потом улетают в Австралию. Я думаю: сегодня как сяду в «Карету», так и не слезу.

Она кладет ладонь мне на руку и сжимает ее, точно хочет сказать, что сейчас, пускай на одну минуту, это касается только нас с ней – ее дружок Энди временно за бортом, – и мы одни должны решить, что будет дальше. Как будто запрети я ей, и она послушается.

Но я могу сказать что угодно, только не то, что на моем месте сказала бы Кэрол: «Нет, девочка. Нет и еще раз нет». И я говорю: «Разве твой дом не здесь?», хотя прекрасно понимаю, что толку в этих словах мало, потому что в случае чего она всегда может сказать: «Мне уже восемнадцать, и я сама за себя отвечаю». Но она не говорит этого, а просто смотрит на меня взглядом человека, который мог бы это сказать.

«А как же колледж?» – говорю я. И это, между прочим, не такой уж пустяк – не такой уж пустяк, что дочка Рэя Джонсона ходит в университет и собирается стать учительницей. Моему старику было бы чем гордиться.

«В Австралии тоже есть университеты, – говорит она. – И учителя тоже». И смотрит на меня, точно готова продолжать спор на эту тему, если мне хочется, потому что знает: никто не сказал бы, что она всю жизнь берет с меня пример. У нее это всегда было больное место, хотя больше мы этого вопроса не поднимаем: ей давно стало казаться, что лапка у нее неудачник, что я мог бы найти своим мозгам, про которые все твердят, лучшее применение.

«У Рэйси мозги дай Бог каждому, – говаривал Джек, – у Рэйси котелок варит».

Да, папка, ты мог бы придумать что-нибудь получше своей скучной конторы.

Но у меня ведь не только контора, а еще и букмекерская. Я еще и играю на скачках.

«Ты же ничего не знаешь про эту Австралию», – говорю я.

«Велика беда, – отвечает она. – Энди мне все покажет». И морщится, потому что старалась не упоминать его имени.

«Оно конечно, – говорю я. – Только сначала я ему покажу».

На ее лице вспыхивают одновременно и обида, и удивление, и ярость, потому что это нечестно, недостойно, это не я. Угрожать расправой. С моими-то мозгами, с моей конституцией. А я ведь никогда не говорил, что Энди мне не нравится. Наоборот, он мне симпатичен, этот шустряк.

Ее лицо горит, глаза сверкают, но потом она круто меняет курс – она у меня не дурочка – и вся становится такой мягкой, покорной.

И я думаю: это справедливо, что она выглядит лучше, чем ее мать в восемнадцать лет, потому что все в мире движется к лучшему, да-да, ведь так и должно быть, и никто не виноват, что они рождаются слишком рано. Правда, я никогда не видел Кэрол в восемнадцать лет, тогда я был в армии. И, стало быть, почем я знаю? Но все равно, факт есть факт, – я никогда не говорил этого Сью, хотя сейчас, может быть, как раз пора: мне нравилась старшая сестра ее матери.

Мне всегда нравилась твоя тетка Дейзи.

«Ну и что тебе предлагает твой Энди? – говорю я. – Что он может предложить?»

Я представляю, как они едут по Австралии на джипе.

Но тут Кэрол возвращается из магазина. Мы слышим, как хлопает дверь и стукаются об пол тяжелые сумки. В обычную субботу я уже успел бы поставить в тройном одинаре и теперь сидел бы в «Карете», потягивая первый стакан.

И начинается – тут уж и мне, и Сюзи влетает по первое число. Потому что это все я виноват, говорит Кэрол, это меня надо ругать, точно Сью и впрямь принесла нам в подоле. Так что мне приходится взять сторону Сью, чтобы защититься самому, я вынужден отстаивать то, чего не хочу отстаивать. Наверное, Сью на это и рассчитывала. Но толку с этого все равно чуть, я ведь вижу: они спорят между собой, это поединок между ними. А я вроде столба посередине, за который каждая норовит спрятаться. Они продолжают наскакивать друг на друга до конца выходных, как две кошки, и наконец я уже совсем дурею и перестаю соображать нормально и думаю: я прожил с ними восемнадцать лет, но так и не научился их понимать. Приходит момент, когда вместо Сью или Кэрол я вижу только задницу Дюка.

***

Я поставил тридцать фунтов на жеребца по кличке Серебряный Лорд, аутсайдера в пятерке. Тридцать фунтов, в шестьдесят пятом году. Я никому не сказал, а сам подумал: если он выиграет, значит, она едет, причем на свои деньги. А откуда еще было их взять? Но, наверное, про себя я уже все решил, потому что не собирался выбрасывать на ветер целую тридцатку. Ведь иногда ты учитываешь и то, в какой форме лошадь, и состояние дорожки, и вообще каждую мелочь, а иногда просто нутром чуешь, просто видишь знаки.

Не всем, понятно, дано их видеть, но на то я и Счастливчик Джонсон.

Хотя и на меня бывает проруха.

Я думаю: я ставлю на кон судьбу Сюзи, играю против того, чего хочу сам, но где-то в глубине моего сознания брезжит и другая смутная мысль, которую мне не удается прогнать, – наверно, эта же мысль приходила на ум и Сью, и даже Кэрол. А мысль такая: если Сью здесь не будет, если она уедет в далекие края, где мы не сможем с ней видеться, то у нас с Кэрол появится шанс наладить жизнь по-новому.