Последние метры - [10]

Иваницкий наглухо, как в сейф, упрятывал, подавлял в себе справедливые чувства: досаду, злость, недоумение. Он думал. Искал. Анализировал. Много читал, даже слишком много, чтобы принять одно-единственное решение.

У тончайшего, отечески-мудрого Макаренко отыскал знаменитую теорию «взрыва». Это когда двум людям - воспитателю и ученику - тесно становится даже на квадратном километре земли, мало одного солнца, неба, когда один должен либо победить, либо подчиниться, и вопрос «кто-кого» звучит ударом гонга… Вместе с блистательным педагогам-колонистом Иваницкий рассуждал, что в умелых руках теория «взрыва» оправдана, имеет право на жизнь как редкий, исключительный, но иногда необходимый воспитательный элемент. И Алексей долго примеривался, взвешивал, как на весах, все «за» и «против», прежде чем поставить окончательный диагноз и решиться…

Он полностью положился на сердце, на свое понимание мира, жизни и человеческой высокой морали, когда, построив заставу на боевой расчет, тихо, но строго сказал:

- Рядовой Титов! Выйти из строя!

Застава замерла. (После Алексею казалось, что он даже слышал, как стучали солдатские сердца, как давило от этого на перепонки и ломило в висках… Наверно, так только казалось).

- Не мне рассказывать вам о службе рядового Титова,- сказал майор, обращая слова к строю.- Он прибыл к нам на ваших глазах, имея грубое нарушение. Единственный на заставе.

Некогда самоуверенный, Титов на глазах сник. Впервые он видел всеобщее отчуждение.

Майор тем же сухим, бесстрастным голосом продолжал :

- Застава для Титова - необитаемый остров. Службы он не любит, труд товарищей не ценит, мечтает о легкой жизни. Расчет его прост: дескать, за нарушения с заставы меня отошлют, а в наряды пусть ходят другие. Так вот, рядовой Титов, можете уезжать. Я ходатайствовал о вашем переводе… И запомните: не вы, а мы от вас отказываемся. На границе вам делать нечего. Солдаты вам не доверяют. Идите!

Он имел право на такие слова, потому что наступил тот момент, когда двоим мало стало небо над головой, когда вопрос «кто-кого» прозвучал ударом гонга. Он имел право на такие слова еще потому, что боролся за человека. Чуть ли не вслух Алексей подсказывал Титову: «Реши правильно. Ты мужчина.

Твоя судьба - в твоих же руках».

Майор боролся за человека, и он победил. Титов решил правильно. Ему хватило мужества извиниться перед товарищами. Всего три слова: «Не отсылайте… прошу»,- но за ними стояло все. За ними стояла победа. И, конечно, не мог Титов предположить, что эту победу Иваницкий сначала одержал над собой - всячески примерил и опробовал теорию «взрыва» на себе, словно ему предстояло решать…

Не подозревал об этом качестве майора - ставить себя, когда это необходимо, на место подчиненного,- и сержант Провоторов. Здоровый, полный энергии, он прибыл на заставу из учебного подразделения, горя желанием скорее приняться за дело. Принялся. Не успев как следует оглядеться, узнать, с кем бок о бок отныне будет делить тяготы службы, Провоторов щедро налег на командирскую линию, доверял только силе приказа. Не было в характере, поведении сержанта той теплоты, которая отличает настоящего командира - требовательного, но чуткого, внимательного к подчиненным. Никто его вовремя не поправил, не предостерег. Решили: к чему мелочная опека? Пройдет время - и сам поймет, что был неправ, действовал однобоко. А Провоторов, что называется, вошел во вкус…

Вскоре заметил взгляды, как бы говорящие: «Требуешь? Ну-ну. А сам-то что можешь? Покажи, как делать, а потом требуй». Но заметить одно, а вот понять, быстро перестроиться, смирив гордыню,- гораздо сложнее.

Не прислушался сержант к голосу разума, не доверился ему. Решил: «Не по душе я солдатам. Не понимают, что для дела стараюсь». Замкнулся в себе, незаметно отошел от горячих заставских дел: стал равнодушен ко всему, вял.

Однажды Иваницкий вышел вместе с ним на проверку службы нарядов. Поднимались по горным кручам к дальнему посту. Сержант недоуменно пожимал плечами: что ему, на заставе дел мало, полез в горы?

Офицер не оглядывался, не отдыхал: шел широко и бодро, будто по асфальту, не по камням. За спиной, словно кто раздувал кузнечные мехи,- громко дышал непривычный к горам Провоторов. Несколько раз он оступился, неловко ставя ногу, и камешки, цокая, катились вниз. Иваницкий, оглядываясь на сержанта, замечал сердитое, недовольное выражение его лица: мол, далась майору эта прогулка!

«..Наряд вышел из-под козырька скалы бесшумно. Провоторов вздрогнул от неожиданности, смахнул с лица пот.

- Товарищ майор…- начал докладывать старший наряда.

- Все нормально? - приглушенно задал Иваницкий как будто обыкновенный вопрос, но Провоторов удивился, сколько в нем было скрыто и требовательности, и озабоченности, и теплоты. Нарочно такое не отрепетируешь, не заставишь себя выговорить, если даже сильно того захочешь.

- Нормально,- ответил старший наряда, гораздо больше сообщая на том же, пока что непонятном сержанту языке взглядов.

Иваницкий словно не замечал сержанта, его смущения. Закончив проверку службы наряда, как бы между прочим сказал старшему: