Последние каникулы - [14]

В комнату, где они стояли, вошел коренастый мужчина в сером костюме и полосатом галстуке. Темно-каштановые волосы разобраны на косой пробор. Он широко улыбнулся, открыв красивые крупные зубы, и поздоровался. Мельком взглянув на Федора, спросил:

— Сын?

— Да, — ответила мама. — Познакомьтесь…

Мужчину звали Вячеславом Ивановичем, он крепко пожал Федору руку, неожиданно спросил:

— Боксер?

— Да, начинающий… Мама, ты идешь?

Мама ласково и весело смотрела на сына, казалось, ей нравится то, что он спрашивал, и сейчас она скажет Вячеславу Ивановичу «до свидания» и отправится домой. Но вместо этого она подвела сына к дверям, поцеловала в щеку:

— Иди, Феденька, я приду позже. И ничего не выдумывай, ладно? У тебя сменится настроение, все будет хорошо.

Оркестранты закончили выступление. Сегодня они свободны, а завтра снова придут сюда, чтобы играть перед каждым вечерним сеансом. И мама придет, чтобы под шелест разворачиваемых шоколадок проникновенно петь: «Дождь прошел, и на асфальте лужи…»

* * *

Дома он подошел к телефону, набрал номер и, услышав Алин голос, спросил:

— Переживаешь?

— Из-за чего? Можно подумать, на твоем поражении свет клином сошелся…

Она сбилась и замолчала. И повесила трубку. Федор прислонился к дверям. Солнце уже село, но было светло почти как днем: стояла белая ночь.

Зазвонил телефон. Федор схватил трубку.

— Слушаю!

— Ты один? Я сейчас приду.

— Зачем?.. То есть, конечно, квартира пятьдесят…

— Я знаю.

Он бросился на кухню, убрал со стола посудное полотенце. Плотнее закрыл дверцу шкафчика. Метнулся в ванную, схватил расческу, запустил в волосы.

«Бешеный, какой-то бешеный день! Половина одиннадцатого, а с утра будто год прошел… Год моего позора!..»

Вбежал в комнату, сел за стол, взял книгу «Русский лес». Перелистал несколько страниц и стал читать какую-то длинную, малопонятную фразу: «То была дорогая, в размер открытки, чеканной бронзы рамочка для любимого существа…»

Глаза потеряли строку, буквы распались, и теперь были видны лишь пустоты между словами, а не сами слова. Закрыл книгу, вышел на лестницу — к нему торопливо поднималась Аля, но, увидев Федора, остановилась. Он протянул ей руку, ввел в комнату. Несколько мгновений они стояли рядом, не шевелясь, не глядя друг на друга. Аля не впервые была в этом доме, всякий раз она проходила в большую комнату, садилась в кресло возле телевизора. А сегодня она стояла у двери, будто не собираясь оставаться, будто забежала на секунду и сейчас помчится обратно.

— Ты сам не переживай. Подумаешь, событие мирового значения!.. Я тоже хороша, не могла их турнуть как следует.

Он опустил глаза, выпрямился. Это было новое унижение: его понимали, оправдывали, защищали, а он должен был слушать все это и соглашаться.

Вдруг Аля повернулась к нему, быстро, горячо заговорила:

— Феденька, только не переживай, мы когда-нибудь научимся жить как надо! Только не переживай, это поправимо!..

Ему было жарко, не хватало воздуха. Он опустил голову и прикоснулся лицом к ее лицу — ее лицо тоже было горячим, он поднял Алю на руки и понес по комнате, стараясь не споткнуться, ничего не задеть, не ударить ее. Она не останавливала, не пыталась вырваться, и он носил ее и носил и не знал, что делать, опускать ли ее или по-прежнему держать на руках, глядя в ее чистое, мокрое от слез лицо. Но, зацепившись за собственную ногу, потерял равновесие и чуть не грохнулся с ней на пол, лишь в самый последний момент все-таки удержался, посадил ее на стул. Взял ее руку:

— Хочешь, уедем?

— Куда? — удивилась она.

— У меня отец на Ладоге, можно к нему. Мы давно с ним не виделись, но, думаю, он нас примет. И будет рад. Там и дедушка, и бабушка, и тетки, и двоюродные братья, сестры. Это здесь нет родственников, а там… Поедем?

Аля вздохнула, посмотрела в окно:

— Нет, Феденька, никто не отпустит, никто не разрешит. Папа и мама собираются в отпуск на Украину и меня берут.

Она замолчала, прислушалась: за стенкой по радио московские куранты били полночь.

— Меня будут ругать. До свидания, Федя! — прикоснулась она к его руке и выскочила на лестницу.

Федор выглянул в окно, увидел, как она бежала к своему подъезду.

— Аля, я обещаю!.. Больше такого не будет. Я обещаю!..

* * *

Пришла мама, долго пробыла в ванной, а когда появилась в комнате, сын лежал в постели.

— Спишь? — присела она подле него. Без всяких подходов заговорила о главном: — Считай, что разговор о моей работе кончен. Я желаю только одного: ты должен понять, что малопривлекательная для тебя работа матери кормит нас обоих. Молчи! Ты отлично знаешь, что я не слепая и вижу, как ведут себя на моих выступлениях. Ну и что? Слушатели бывают разные.

— Дело не в слушателях. Был такой футболист… забыл фамилию… В общем, играл за команду обыкновенного завода на первенство Москвы, а народу на него одного ходило больше, чем на игры команд высшей лиги!

Мама отвернулась и несколько мгновений смотрела в угол, где стоял телевизор.

— Это их личное дело, ты спорт с искусством не равняй, — произнесла она спокойным, глубоким голосом. — И вообще, насколько я понимаю, дело не во мне. Что с тобой происходит? Ты не выиграл первенство города, так еще потренируешься и выиграешь. А критиковать работу матери — самое простое дело.