Последние каникулы - [17]

— Ну, бог знает что! Ну и наливочка! — Вадик прокашлялся. — Я всегда ужасно пьянею. Что–то вы молчаливый очень, доктор Андреев, рассказали бы еще что–нибудь!

— Никогда не был душой компании, — отозвался Вадик.

— Вы куда распределились? В ординатуру! — с завистью повторила докторша. — А там, глядишь, и аспирантура! А здесь мы, бабы, воевать останемся…

— Ну, да вы за двух мужиков повоюете…

— Да уж приходится! — оживилась докторша. — Вот сегодня в магазине, например. В закрытом выключенном холодильнике в каких–то грязных тряпках мясо. Чье? Почему? (Вадик обмер.) Ну, пришлось акт написать, чтобы неповадно было. Еще оштрафую! — Она засмеялась, уже совсем трезво. Вадик тоже натужно посмеялся и сказал:

— Это мое мясо, отрядное… Только я не знал, что Верка холодильник выключает! Нам больше негде хранить. Мы ж с ней договорились!..

— Ну, Вадик!.. — протянула докторша. — Ну, ладно! Акт порвем. Я ей завтра мозги вправлю. А вы… проверяйте почаще. Такая у нас с вами жизнь: проверяй, проверяй, проверяй!

На крыльцо, сильно потопав и покашляв в сенях, вышел подвыпивший шофер.

— Извиняюсь, товарищи доктора, — покачиваясь, но стараясь быть культурным и обходительным, отчего докторша прыснула, сказал; шофер. — Извините, вас на минуточку можно? — позвал он Вадика. — Где тут?.. — торопливо шепнул он за углом дома.

Вадик вернулся к крыльцу. Докторша, обхватив плечи руками, смотрела на зыбящееся свинцовое «море». Получилось, что они одновременно вздохнули.

— Ничего, это ведь ненадолго! — успокоила докторша то ли его, то ли себя. — Пройдет и забудется.

— Скорей бы… Я здесь, как в принудительном отпуске.

— Пошли камеры разгрузим, — из–за угла предложил шофер. — Ребятам спать пора. — Ему было трудно держать голову прямо, брови у него задирались, играли. — А то сгорят матрасы ваши.

Марь — Андревна на кухне мыла посуду, что–то напевая.

— Спасибо за угощение, — поблагодарил ее Вадик. — Домашняя еда — самая вкусная.

— Заходите, в гости, — улыбнулась Марь — Андревна вдруг искренне и приятно.

С криками и шутками расхватали ребята матрасы, избили старым сеном чем–то медицински пахнущие наволочки. Вадик распорядился, чтобы вымели полы: «И — чисто. Проверю».

— Эй, доктор! — окликнул Вадика командир. — Зайди в столовую. Что же это ты своевольничаешь? — зло сказал он. Вадик обвел глазами Сережу–комиссара, насупленно гонявшего по столу пуговицу, Витю–завхоза, сидевшего с понурой головой. — Без моего решения Лизку домой отправил! Эту заразную машину в лагерь приволок! — Вадик услышал, что на кухне возятся девочки. — Чего ты все выступаешь? Сухой закон нарушил! — В глазах командира был недобрый огонек, серьезно он начал разговор.

— Все сказал? — тихо выговорил Вадик. — Это я тебя спросить хочу: что ты не в свои дела лезешь, а? Это же все мои вопросы. Я их решаю сам! Ты мне не советчик и не командир. Если бы не я, отряд оштрафовали бы сегодня! За мясо! — Вадик зыркнул на Витю–завхоза. — И если не будет повторных случаев этого лишая, инфекции, моли бога — под счастливой звездой родился! Нас на карантин, на тридцать дней изолировать могут, понял? — в крик сорвался он. — Кочетков!.. Ты… Упиваешься своей властью, а ее у тебя нет! — Он встал и ушел в медпункт.

«Ну, все! — думал Вадик, лежа и пуская сигаретный дым колечками. — С завтрашнего дня!..» Когда он успокоился, вспомнил, что не видел еще Олю. Накинул незаменимую свою кожаную куртку и вышел из медпункта. А Оля, оказывается, сидела тут же на завалинке, почти сливаясь с темнотой стены. Вздохнув, он присел рядом.

— Выпил? — холодно спросила она. — Не дыши на меня!

— Хорошо. Буду смотреть на тебя, не дыша. — Она резко встала и хотела было уйти, но Вадик поймал ее руку. — Что с тобой?

— Я этот запах не переношу, не могу, у меня сердце болеть начинает, — со слезами сказала она. — Он всю жизнь нам отравляет…

— Сейчас, — заторопился Вадик, доставая сигареты, — сейчас…

— Ой, Вадик, — заплакала Оля, — плохо мне! — Валилась на него, запрокидывала голову.

— Ну–ка! — Он усадил ее, поймал неровный пульс. — Сердце болит? — Нырнул в медпункт, на ощупь порылся в чемоданчике, вытащил пузырек с нитроглицерином, вслепую накапал на кусочек сахара…

Она сидела, прижавшись к нему плечом, изредка всхлипывала, а под его пальцем дробно билась ее кровь; то сильными, то слабыми, нагоняющими друг друга толчками, ее сердце с трудом делало свою работу. Вадика прошиб пот: рецидив? Не похоже. Надо бы послушать, но ведь…

— Душно! — сказала Оля и расстегнула пуговку на кофте. Она встала и шагнула в темноту, скрипнула мокрая трава под ее резиновыми сапожками. Олю шатнуло, и Вадик обнял ее.

Тихо накрапывал дождь, и неизвестно как прорвавшаяся через тучи на «море» светила кривая луна. Оля зябко повела плечами, и Вадик накинул на нее кожанку.

— Что она такая тяжелая?' '

— В одном кармане фонарик, в другом пакет со шприц–тюбиками. Пососи еще нитроглицеринчику?..

— Ничего, оклемаюсь, — почти обычным своим голосом отозвалась Оля. — Залезай под куртку, вымокнешь.

Под курткой было тепло, уютно. Осторожно обняв Олю одной рукой, другою Вадик опять захватил пульс, что–то показалось ему знакомым в сбивающемся ритме. Неужели?.. Они постояли, не шевелясь, несколько минут.