Последние истории - [63]

Мальчик, который теперь бегал вверх-вниз, к Кишу и обратно, сказал, что они беженцы. Это внесло ясность. Беженцы откуда-то, беженцы куда-то.

Сын взял у нее для фокусов хлопчатобумажный платок и просил не выбрасывать спичечные коробки.

Майя велела ему не исчезать.

— Чтобы я все время тебя видела. И в домик Киша не заходить. Договорились?

Он кивнул, но посмотрел так же удивленно, как когда она прогнала из бунгало нахальную обезьянку.

В баре у Майка она купила пять открыток, все одинаковые: безмятежный залив, желтый песок и пальмы на берегу. Синее небо и зеленая вода, просто глянцевые фотографии из «Нэшнл джиогрэфик». Разложила их перед собой, точно карты для пасьянса. Одну написала матери. Предыдущую, почти такую же, Майя послала ей на Рождество. Перечислила — через тире — этапы путешествия. Открытка наверняка лежит у нее на столе. Четыре оставшиеся невозмутимо дожидались своей очереди; Майя подумала, что можно отправить их голландкам. Они ведь оставили свои визитки. Открытки будут томиться в холодных северных домах, среди прочей почты, телефонных счетов и банковских квитанций, пока путешествие на восток не опишет круг и странницы не вернутся в исходную точку. Матери она еще дописала: «Должны прислать счет за страховку, заплати, пожалуйста, я отдам, когда приеду».

Пустые квартиры, воздух в которых застыл в мутное желе с застрявшими пылинками; не в силах пробиться сквозь него, свет тает и стекает по оконным стеклам. На столе в маленькой кухне лежит связка ключей и трамвайный билет. В коридоре на полу валяются детские кроссовки, на подошвах присохшая грязь. Дверь в ванную чуть приоткрыта, а за ней в темноте, оставляя скользкий след, кочует чешуйница — капля органического металла. Усиками обследует клубок волос на сетке слива. В комнате на ковре, у самой стены, сто двадцать четвертый день образуется комок пыли; он уже величиной с орех. Это загадка, аномалия, хронологически обратный процесс, потому что все вокруг скорее норовит раскрошиться и рассыпаться. На кровати в спальне еще заметно небольшое углубление — кто-то тут сидел, давным-давно. Рядом лежит одинокий тощий носок.

Она глядела на обезьян, которые, пользуясь ее неподвижностью, осмелели и теперь подходили к самой террасе. Бросали на Майю быстрые хитрые взгляды, на пробу скалили зубы. Некоторые несли цеплявшихся за грудь малышей, доверчивых и равнодушных к материнским безумствам. Порой между обезьянами вспыхивали ссоры — тогда они начинали пискливо орать и злобно кидаться друг на дружку, чтобы через секунду позабыть об инциденте. Однажды, отправившись обедать, Майя легкомысленно оставила окно в ванной открытым и по возвращении обнаружила, что вся косметика перевернута вверх дном. Мыло исчезло.

Любопытство было обоюдным. Обезьяны обступали домик неровным кольцом и вглядывались в каждое Майино движение. Стоило ей подняться, животные издавали испуганные предостерегающие крики; когда она снова усаживалась в свое плетеное кресло, успокаивались и начинали искать друг у друга блох. Майя попыталась представить, какой они ее видят — бледная женщина, всегда в темных очках, подпоясанная цветным саронгом. Замечают ли ногти ее ступней с остатками голубого лака, худые коричневатые колени, маленькие складки кожи на животе, пупок? Обращают ли внимание на морщинки в уголках глаз — светлые полоски на загорелом лице? А плоский глазик сережки в ноздре? Капли пота на лбу, стягивающую волосы синюю резинку? Кажется ли она им страшной, уродливой — неловкое подражание их обезьяньей красе? Или всего лишь смазанным пятном, некой смутной опасностью, двуногой чуждостью?

Мальчик больше не хотел ни нырять, ни сидеть с матерью перед домиком, раскладывая раковины. Он неохотно делал задания по математике, неохотно записывал в дневник события минувшего дня. Ничего не читал, кроме книги Киша. Как-то раз Майя в нее заглянула — иллюстрированное, с фотографиями, пособие иллюзиониста. Теперь сын или играл с ныряльщиками в бильярд, или отрабатывал с Кишом фокусы. Когда тот надолго исчезал в своем бунгало, бежал в кухню и пытался приготовить гамбургер. С позволения Майка он донимал любимым лакомством двух поваров. Мальчик объяснил, чего хочет, и для него специально разделывали мясо, потом пережаривали с луком — все с иронически-снисходительной улыбкой. Он требовал картошки для фри и, когда наконец ее доставили на лодке, резал каким-то особым образом и жарил в китайской сковороде, давая поварам указания. Они объяснялись на примитивном английском, эквивалентами фраз.

Мальчик принес от них стишок:

Это Бог победил смерть,

Которая убила мясника,

Который выпил воду,

Которая погасила огонь,

Который сжег палку,

Которая побила пса,

Который разорвал кота,

Который убил козу,

Которую купил мой отец за два доллара.

Он декламировал серьезно, подсматривая в шпаргалку, — несколько слов, написанных на тыльной стороне ладони. Майя взяла его за руку и прочитала: «смерть, мясник, вода, огонь, палка, пес, кот, коза».

— Нужно запомнить порядок. Иначе пропадет смысл, — сказал сын, довольный собой.

Он забрал у матери шляпу и саронг. Зачем, не объяснил. Около пяти часов Майя спустилась вниз по дорожке и увидела, что Майк сооружает маленькую сцену и занавес из покрывал. Сын, в белых бермудах и белой футболке, очень сосредоточенно раскладывал на столике какие-то предметы. Киш сидел в кресле спиной к ней. Майя слышала его голос — он отдавал какие-то распоряжения то мальчику, то Майку. Несколько дней они сколачивали ящики, подмостки, развешивали фонарики. Майк даже привез петарды и вкопал маленькие ракетницы в песок на пляже, у входа в ресторан.