Последние дни Российской империи. Том 3 - [18]
Митинг собрался вечером, накануне выступления, на площади небольшого польско-еврейского местечка подле красного кирпичного костёла и большого, разорённого солдатами палаца, польского господского дома Серая толпа солдат, тысячи в полторы человек, сгрудилась на площади около небольшого возвышения, хранившего остатки красного кумача и лент, построенного в «счастливые» дни мартовской революции по требованию местных революционных властей. Наваливаясь друг другу на плечи, луща непрерывно семечки, перекликаясь друг с другом и прерывая ораторов замечаниями с мест, солдаты слушали то того, то другого офицера или солдата, выходившего уговаривать их в необходимости исполнить приказ.
Первым говорил Верцинский. Длинно и желчно он говорил о необходимости победоносно закончить войну в полном согласии с союзниками, о том, что Россия одна жить не может, что ей необходима западноевропейская промышленность, что для победы союзников нужно, чтобы наш фронт продержался хотя бы до тех пор, пока союзники смогут нанести Германии решительный удар, что Павлиновский полк стоит бессменно второй месяц, солдаты обовшивели и им необходимо дать возможность отдохнуть и оправиться, что Морочненцы уже зажились в посаде и пора им и честь знать, а потому приказ командира корпуса правильный и его необходимо исполнить.
Под гром аплодисментов Верцинский сошёл с трибуны, и на его место влез молодой прапорщик Долотов. Прапорщик этот приехал в полк месяц тому назад из Ораниенбаума с пулемётных курсов, отличался большою трусостью и в посаде сошёлся и открыто жил с молодой еврейкой.
— Товарищи, — воскликнул он, подлаживаясь и голосом, и манерой к тону развязных солдат, мастеров зубоскалить и занимать толпу неожиданными вопросами, на которые сам тут же и давал ответ. — Товарищи, я вас так спрошу, к примеру, что этот приказ — боевой или не боевой? Потому, ну ежели боевой, так уже крышка — расходись и сполняй без никаких рассуждениев… Что, товарищи, гремят там на позиции пушки, слышен пулемёт? Наши товарищи изнемогают в неравном бою? Потребовались резервы? — Ой, товарищи, чтой-то не слышно. Тишь да гладь и ожидание мира. Так вот я вам и говорю, что приказ это не боевой, потому что никакого боя, значит, нет, верно, что ль?
— Правильно, правильно, — загудела толпа.
— А потому и поговорить, значит, можно и дозволительно, к чему ведёт этот приказ. Вот господин капитан говорил, чтобы, значит, стоять на позиции до полного окончания, до победы над врагом. Правильно это по-вашему?..
— Правильно, — раздалось несколько неуверенных голосов.
— А по мне, товарищи, и совсем даже неправильно. Народ хотит одного. Мира! И объявлено в лозунгах на священных знамёнах революции: «Мир без аннексий и контрибуций». Мир, а не война. А нам все талдычат о войне. Кому война нужна? Не бедному же человеку, который пошёл и дома в хате с прогнившей соломенной крышей оставил с голода помирать семью. Война надобна богатым — помещикам да капиталистам, которые на ней наживаются. Вы чего хотите? Мира или войны?
— Мира!.. Мира! Давно пора кончать эту канитель.
— Повоевали достаточно.
— Пора и по домам.
— Правильно, товарищи. А ежели мы будем смену делать, да усилять позицию, что из того выйдет? Там, дома, помрут все с голодухи, вас ожидаючи, а вы всё будете в окопах гнить. Моё предложение такое: оставаться здесь, приказа не сполнять. Павлиновскому полку предложить воткнуть штыки в землю и разойтись. Повоевали и буде! Которые, ежели согласны, прошу поднять руки.
Целый лес рук поднялся над толпою. Тёмные, грязные, загорелые кулаки нависли над нею и несколько секунд грозно стояли, показывая своё полное согласие с оратором.
Долотов, улыбаясь нехорошей усмешкой, спускался по лесенке трибуны.
— Что, сколько получил, товарищ, — спросил его мрачного вида солдат, стоявший ближе к лестнице, но Долотов, ничего не отвечая, скользнул в толпу, и только лицо его побледнело и глаза забегали по сторонам.
На трибуну вошёл старый чернобородый капитан. Он был любим солдатами.
— Товарищи, — сказал он, — вы меня знаете. Я из народа и всегда был с народом. Я сочувствовал и во времена монархии революционному движению, я верил в него, и за то немало страдал. Я надел этот красный бант — символ восставшего народа — не для того, чтобы стать изменником своим боевым товарищам французам и англичанам, а для того, чтобы выполнить своё обещание и довести войну до победного конца. Вынося решение не исполнять приказа и прекратить войну, вы показываете, что вы не сознательные солдаты, не свободный народ, а, как правильно назвал вам подобных глава нашего правительства, товарищ Керенский, — взбунтовавшиеся рабы!
— Довольно! Буде! — раздались голоса.
— Слыхали!
— Офицер говорит, сейчас слыхать, куда гнёт.
— Революционер какой объявился.
— Погоны ясные, а душа тёмная!
— Знамо, деньги не зря получают. Продажные души!
— Товарищи! — воскликнул, бледнея капитан. — Вас обманывают! Среди вас провокаторы и шпионы.
— Сам провокатор!
— Товарищи, вам говорили о разорении войною крестьян! Все разорены! Не достаточно вам говорит этот прекрасный господский дом с разбитыми стёклами в окнах, с порванной мебелью. Всех равно разорила война.
