Последние дни. Павшие кони - [8]

– И все же вы все перенесли, мистер Кляйн, несмотря на то что лишились собственной руки. А уцелевшая была достаточно тверда, чтобы попасть противнику точно в глаз. На миг вы были Богом, даже если этого не осознавали. Подозреваю, мистер Кляйн, вы прикоснулись к какой-то силе, сами того не заметив. Вошли в экстаз. И я начинаю подозревать, что у вас есть чему поучиться.

– Это вряд ли, – сказал Кляйн.

– Вы еще и скромны. Вы представляете, что сделали с нашим сообществом? Вы принесли перемены, мистер Кляйн. Теперь все только и говорят о самоприжигании. Учению грозит преображение. Раскол. Пока самоприжигателей не появилось, но это лишь вопрос времени, а потом гладкие срезы, – он показал на свои отсутствующие руку и ногу, – наверняка уступят место грубым рубцам, уродливым и рябым. Немного чересчур, не правда ли? Не могу сказать, что это отвечает моему вкусу, мистер Кляйн, но, возможно, мой вкус устарел.

– Возможно, – сказал Кляйн.

Борхерт пронзил его взглядом:

– Сомневаюсь. Во всяком случае, мистер Кляйн, несмотря на мои личные возражения против вашего приезда, раз уж вы здесь, я не могу позволить вам уйти. Ставки слишком высоки. Отпущу вас без расследования – и мы получим раскол.

– Я не останусь.

– Уйдете – и мне придется вас убить, – сказал Борхерт. – Во имя веры. Ничего личного.

Кляйн посмотрел на свою руку, потом на Борхерта.

– Не хотите хотя бы выслушать меня, мистер Кляйн? Прежде чем решать, стоит ли ради этого умирать?

– Ладно, – ответил Кляйн. – Почему бы и нет.

– Совершено преступление. Вам воспрещается обсуждать конкретные детали преступления с теми, у кого меньше десяти ампутаций. Я понятно излагаю?

– Да, – ответил Кляйн.

– И в любом случае, мистер Кляйн, я жду от вас конфиденциальности. Это довольно хрупкое сообщество. Единственный, кому известен весь масштаб преступления, – это я сам, а скоро о нем узнаете и вы.

Кляйн просто кивнул.

– Кратко говоря, произошло убийство, – сказал Борхерт.

– Убийство, – повторил Кляйн. – Убийство – не совсем моя специальность.

– Нет, – согласился Борхерт. – Но у нас есть только вы.

– Можно спросить, кого убили?

– Человека по имени Элайн. Он организовал это сообщество, это братство. Пророк, мистик. Обе руки отхвачены по плечо, нет ног, пенис отрублен, уши отсечены, глаза выколоты, язык частично вырезан, зубы вырваны, губы удалены, соски отсечены, ягодиц нет. Все, что можно было удалить, – удалено. Истинный провидец. Убит.

– И как он убит?

– Кто-то раскроил ему грудину и вырвал сердце.

– Вы представляете, кто…

– Нет, – сказал Борхерт. – И мы бы хотели вернуть сердце, если это возможно.

– Зачем оно вам?

Борхерт улыбнулся:

– Мистер Кляйн. Мы братство. Это религия. Его сердце для нас много значит.

Кляйн пожал плечами.

– Не ожидаю, что вы поймете, – сказал Борхерт. – Вы посторонний. Но, возможно, однажды и поймете. – Он неловко поерзал в кресле. – Кстати говоря, а что случилось с вашей ладонью?

– Я не знаю.

– Не знаете, – сказал Борхерт. – Подумать только. Ногу полковника Пьера Сувестра предали земле на полномасштабных государственных похоронах, когда он лишился ее в 1917-м. А ваша рука, получается, гниет где-то на помойке.

Кляйн встал и спросил:

– Когда можно увидеть тело?

Борхерт вздохнул:

– Я рассказал все, что вам нужно знать. Тело видеть необязательно.

– У вас больше нет тела?

– Нет, – ответил Борхерт, – дело не в этом.

– А в чем?

– Тело Элайна для нас священно. Даже без сердца.

– Есть свидетели?

– К человеку с более чем десятью ампутациями нельзя прийти без приглашения.

Кляйн оглядел комнату.

– Расследованию это не поможет.

– Уверен, вы справитесь, – сказал Борхерт.

– Можно хотя бы осмотреть комнату?

– Да, – произнес Борхерт медленно. – Пожалуй, это можно устроить.

– Значит, я должен расследовать убийство, не увидев тела и не допрашивая свидетелей или подозреваемых?

– Не преувеличивайте, мистер Кляйн. Просто не врывайтесь к людям без объявления. Поговорите со мной – и я займусь приготовлениями.

Отвернувшись, Кляйн направился к двери.

– А, и еще одно, мистер Кляйн, – сказал Борхерт.

– Что такое? – спросил Кляйн.

Борхерт поднял один из двух оставшихся пальцев:

– В знак доброй веры, чтобы продемонстрировать, что я не имею ничего против самоприжигания, что я человек открытых взглядов, я бы хотел, чтобы вы помогли мне отнять верхнюю фалангу.

– Вы хотите, чтобы я отрезал вам палец.

– Только одну фалангу, – подтвердил Борхерт. – Не более чем символический шаг – пакт, если угодно. Секач вы найдете в верхнем ящике, – сказал он, показывая на дальнюю стену комнаты головой: – Есть там и плита, мистер Кляйн, встроена в стойку, – я попрошу вас ее включить.

Кляйн посмотрел на него, посмотрел на стойку, пожал плечами.

– Почему бы и нет? – сказал он.

Выдвинув ящик, он достал секач. Положил его на доску, вкривь и вкось иссеченную десятками тонких шрамов. Вернулся к Борхерту, перетащил его кресло к дальней стороне комнаты, придвинул вплотную к стойке.

– Вы не представляете, какая это для вас честь, – сказал Борхерт. – Это жест истинного доверия. Кто угодно здесь убьет за такое. Как жаль, что я трачу его на вас.

– Поверю вам на слово.

Он взял Борхерта за запястье и положил руку на доску. Загнул указательный палец в ладонь, оставив на плахе только средний. Конфорка уже раскалилась и светилась красным, слегка дымила. Он уложил свою культю над пальцем Борхерта и зафиксировал его, слегка надавив, чтобы первая фаланга прижималась к дереву.