Последние дни Нового Парижа - [24]

Раймон Куро, рука об руку с Мэри Джейн, окинул комнату медленным взглядом. Бретон поджал губы и отвернулся.

– Я сказал Андре, что вы спрашивали про Итель Кохун, – раздался голос Фрая. Имя привлекло его внимание. Бретон, на миг сосредоточившись на американце, кивал ему. Он заговорил, и Фрай перевел: – Она приходила навестить его некоторое время назад. Вот почему он поместил ее работу в этот маленький том.

«Вот и все. Эти люди – ничто, – подумал Парсонс. – Ничто».

– Это плохо для нас, – сказал ему фон Карман, имея в виду свою семью и всех европейских евреев. – Мой прапра-сколько-то-там-раз-прадедушка был рабби Лев. Знаешь, кто такой рабби Лев, Джек? Из Праги. Он создал гигантского глиняного человека и придумал, как оживить его, чтобы обезопасить евреев. Знаешь, кем он после этого стал? Первым математиком.

Фон Карману нравилась эта шутка. Он часто ее повторял. Джеку она тоже нравилась, но по другой причине. Фон Карман был прав: сотворить жизнь – значит произнести «алеф»[27] в тишине, прибавить единицу к нулю. Джек прочитал все, что смог найти о Леве, об усилиях и победах этого набожного человека.

Пока ракеты рисовали в небесах радуги, падая во власти гравитации[28], пока воображение рисовало ослепительные вспышки пламени, которые он пошлет нацистам, Парсонс с изнурительным усердием и тщательностью разрабатывал арифметику вызова, алгебру ритуала. Ведьмовской план.

«Я поеду в Прагу, – решил он наконец. Он проверил свои доказательства. – Я инженер: я сделаю двигатель. Я произведу расчеты на территории гетто. Я верну этого голема».

У него получится. Он жаждал увидеть фигуру, которая будет широко шагать и своими глиняными руками рубить штурмовиков, очищая город. Это бы изменило ход войны. «К черту все, – подумал он. – Я сделаю это ради Тео».

И теперь он оказался во Франции, в ловушке войны и демонической науки. В комнате, где Фрай поселил его, прежде чем уйти, Джек Парсонс распаковал свой кустарный двигатель, задуманный с целью воплотить расчеты в реальность, раздвинуть грани мира. Батареи; датчики; счеты; провода и цепи; транзисторы.

Кохун – та, о ком так пылко рассказывал Кроули, та, кто работала с Бретоном, – она должна быть ключом ко всему этому, верно?

Впрочем, если оглядеться по сторонам, если взглянуть на эту нелепую комнату в жестоком городе на перепутье, то станет ясно: Джека окружают всего лишь хлыщи и художники. И он впустую потратил на них свое время.

Глава пятая 1950

Тибо всегда произносил «Fall Rot» на английском языке: предписание; два глагола, или существительное и глагол; сезонный распад.

– План «Рот», то есть «красный план», – говорит Сэм. – Это по-немецки. Мне кажется, за ним стоит что-то серьезное. – Она пристально наблюдает за партизаном. – И ты о нем слышал.

Основанная на слухах экономика Парижа устроена так, что партизаны всегда прислушиваются к историям о своих врагах. Их интересуют любые упоминания о Руди де Мероде, Бруннере, Геббельсе и Гиммлере, Уильяме Джойсе, Ребате или самом Гитлере. Мифы, шпионские сведения, всякая ахинея.

– Что ты знаешь про человека по фамилии Герхард? – спрашивает Тибо. Он слышал эту фамилию один-единственный раз – умирающая прошептала ее ему на ухо.

– Вольфганг Герхард, – медленно произносит Сэм. – Ничего. Но я о нем слышала. Дезертир из Вермахта продал мне это имя на границе. Он сказал, оно всплывает тут и там в разговорах. Вместе с Планом «Рот». Про него я на тот момент уже слышала от человека из Севастополя. Теперь там плохое место. Полное демонов.

Сэм странно улыбается, потом продолжает:

– Он побывал в самом Париже и разбогател на том, что вынес из города. Ему было плевать на Эрнста, Матту, Таннинг, Фини, он просто хотел побольше разных… штук. У него был телефон, сам знаешь, чей, в виде… – Она руками в воздухе рисует, в виде чего. – Омара. С проводами. Если поднести его к уху, он впивается, его лапы путаются в твоих волосах, но он может поведать тебе какой-нибудь секрет. Мне так ничего и не сказал. Но этот человек признался, что однажды омар прошептал ему на ухо: «План “Рот” приближается».

– Вот почему ты здесь, – говорит Тибо. – Разузнать про этот План «Рот». А не фотографировать. – Он чувствует себя обманутым.

– Вовсе нет, мне нужны фотографии! Для «Последних дней Нового Парижа». Забыл? – В ее тоне слышны игривые нотки, которых он не понимает. – И еще я должна кое-что разыскать. Кое-какую информацию. Это верно. Ты не обязан оставаться со мной.

Тибо подзывает изысканный труп сквозь пыль руин. Сэм вздрагивает при его приближении.

– Они преследуют тебя, – говорит Тибо. – Ты сфотографировала что-то, и нацисты всполошились достаточно, чтобы броситься в погоню. Отчего они так забеспокоились?

– Не знаю. У меня много снимков. Мне надо выбраться отсюда, чтобы их проявить и во всем разобраться, но сперва надо еще многое сфотографировать. Я не могу уйти. Я еще не поняла, что тут происходит. А разве тебе не хочется узнать про План «Рот»?

Чего Тибо хотелось, так это вырваться. Опередить тех, кто следует за ними по пятам – возможно, чтобы отыскать на пленках Сэм какое-то изображение, отражающее слабость нацистов, которую можно использовать против них. Но к удивлению молодого партизана, что-то в нем даже сейчас хранит верность Парижу. Ему придает силы мысль о книге Сэм, об этой лебединой песне, о прощальной речи, посвященной городу, который еще не умер. Он хочет увидеть эту книгу, и в самом деле, можно сделать еще множество снимков. Стоит подумать об уходе, как в голове у Тибо все путается. Это безумие, но… «Не сейчас, – думает он, – не раньше, чем мы с этим покончим».