Последнее задание - [12]

Очнулся я ничком лежащим на полу ванной. Голова гудела, будто ее лягнул мустанг. Я кое как поднялся, и отвернув кран, подставил пылающий лоб под струю холодной воды... И едва вновь не лишился чувств, обнаружив, что ответ пришел! Он просто возник в голове, как это бывает в тех редких случаях, когда после резкого пробуждения, во всех подробностях вспоминается красочный сон. И в этом сне, как в ускоренном фильме, я увидел всю жизнь Мэри! Вернее, не всю, а как бы ее основные вехи, словно некто с головокружительной скоростью переставлял в проекторе яркие диапозитивы.

...Я увидел ее родителей, увидел саму ее, совсем маленькой девочкой, резвящейся на береговых отмелях Ла-Манша, у меловых обрывов Альбиона... Потом - нескладный подросток за стопками книг... Худенькая девчушка за партой... Прячущая взгляд невеста в белом, у крыльца церкви, под руку с неким улыбчивым господином в строгом смокинге... Стройная женщина в темном платье и с сумрачным лицом... Увидел я и ее детей. Их было трое. Две старших, девочки-близняшки, умерли во младенчестве. Третий - мальчик, выжил, чтобы сложить голову во Второй мировой войне. Я ясно разглядел его - рослого, черноволосого, в форме сержанта морской пехоты США, недвижно лежащего на кровавом снегу под Арденнами в январе 1945-го... Ее мужа, пухленького живчика, брокера Нью-Йоркской фондовой биржи, инсульт убил гораздо раньше - во времена Великой депрессии начала 1930-х. Сама же Мэри жила еще долго, она умерла где-то в конце 1960-х - сухонькая, забытая всеми старушка, с потухшим взглядом, в неизменном черном. А потом темнота... Внуков у Мэри не было.

Пусть в этой судьбе, по большому счету, не было ничего особенного, она мало чем отличалась от миллионов других, но увидев все воочию, я содрогнулся. Воистину, нигде весь дух и трагизм эпохи и само вечное инферно жизни не видится так выпукло, как обычной человеческой судьбе! Подобно тому, как в капле воды видится океан.

Охваченный благоговейным трепетом от проикосновения к вечности, я долго терялся в догадках, что же хотели сказать мне даймоны этим своеобразным ответом, больше похожим на информацию к размышлению. Сомневаться в главном, впрочем, не приходилось. В том, что выражаясь протокольно, тепоральная значимость индивида по имени Мэри Кроуфорд, исчезающе мала. Несправедиво мала! Однако, я по прежнему не знал, что мне делать дальше.

Выйдя из ванной в озаренную призрачной синевой близкого рассвета спальню, я снова присел на край кровати. Мэри крепко спала, подсунув под щеку обе ладони, и некоторое время я зачарованно глядел на ее спокойное и прекрасное лицо. Видимо почувствовав мой пристальный взгляд, она вдруг проснулась, и открыв затуманенные сном и счастливой усталостью глаза, проговорила:

- Ты не спишь, любмиый? Иди ко мне скорее... - она улыбнулась, вновь смежив ресницы, - А знаешь, мне снился сон. Хороший сон, такой светлый... Будто мы с тобой уехали куда-то, далеко, далеко, не знаю куда... Но там было так чудесно - всюду сады, цветы, теплое море, и мы любили друг друга... И мне было так необыкновенно радостно и легко, я почему-то знала, что так будет всегда... Наверное, это был Рай, да?

Я замер, пораженный, чувствуя в горле тяжелый ком. "Вот и ответ!" вспыхнула мысль.

- Да милая, это был Рай. Только не тот... - прошептал я, целуя ее в лоб, - Просто это был вещий сон.

Наступал последний день. Но я принял решение.

Глава 5

Айсберг

Борт лайнера "Титаник".

Северная Атлантика,

Примерно 400 миль к югу

от мыса Рейс острова

Ньюфаундленд.

14-15 апреля 1912 г.

К вечеру 14 апреля резко похолодало. Хотя этот отрезок пути лежал гораздо южнее Англии, проходящее здесь холодное Лабрадорское течение, берущее начало в студеном море Баффина у ледовых обрывов Гренландии, делало свое черное дело. Состояло оно, впрочем, не столько в самом холоде, сколько в другой, действительно смертельной для моряков угрозе айсбергах, несомых Лабрадорским течением столь стремительно, что самые крупные, не успевая растаять, достигали порой широт Бермудских островов.

...А я, кое-как ускользнув от Мэри и соседей по каюте, к 23-м часам вечера уже добрых минут 40 дежурил, затаившись в накрытой брезентом шлюпке, ближайшей к ходовому мостику лайнера. Несмотря на заблаговременно одетое теплое белье и усердный самогипноз по методике йогов-респов, холод пронизывал меня до костей. Имплант молчал. Безумно хотелось вернуться в тепло каюты, или, на худой конец, размяться, побегав по палубе. О первом не стоило и мечтать, а насчет последнего - хотя холод и согнал всех с открытых палуб, выбираться наружу было все-же рискованно. Рядом с мостиком размещались каюты офицеров, радиорубка, штурманская, и другие служебные помещения, где несмыкавие глаз круглые сутки вахтенные, наверняка заметили бы меня, задав кучу ненужных вопросов. Так что единственное, на что я в итоге отважился, это украдкой высунуть наружу голову, откинув брезент с противоположного мостику борта шлюпки.

Когда я забрался в шлюпку, солнце еще только садилось за горизонт. Теперь же совсем стемнело, и едва выглянув я, несмотря на холод, был буквально заворожен великолепием ночи. Луны не было, но я никогда не видел, чтобы звезды сияли так ярко. Казалось, они даже выступают из густо-индигового небосвода, сверкая, как россыпь бриллиантов.