Последнее время - [9]

Меня затеют ставить к стенке

Какой-нибудь, очередной,

И жертвой их чутья и злобы

Я пропаду ни за пятак:

Добро б за что-нибудь! Добро бы

За что-нибудь — за просто так!

Не дав минуты оклематься,

Меня привычно пригвоздят,

Хоть я бежал от прокламаций

И ненавидел самиздат,—

Но прирученная Фемида

Привычно справит торжество,

И то-то будет мне обида,

Что я не сделал ничего,

Когда в какой-то миг кошмарный

Я успокоюсь в общем рву

И даже гибелью бездарной

Аплодисментов не сорву!

Прощай, свободная Россия,

Страна замков, оград, ворот!

Прощай, немытая стихия —

Так называемый народ!

Опять взамен закона дышло,

И вместо песни протокол,

И вместо колокола слышно,

Как в драке бьется кол о кол!

Потом припомнят наши строки,

Неизданные — до одной,—

Во дни глобальной перестройки,

Какой-нибудь, очередной,

В стране безумного народа,

Всегда готового вязать,

Где есть последняя свобода —

Свобода это предсказать.

1989 год

Эсхатологическое

Ты помнишь, мы сидели вчетвером.

Пустынный берег был монументален.

К Европе простирался волнолом.

За ближним лесом начинался Таллин.

Вода слегка рябила. Было лень

Перемещать расслабленное тело.

Кончался день, и наползала тень.

Фигурная бутылка запотела.

Федотовы еще не развелись.

От Темы к Семе не сбежала Тома,

Чьи близнецы еще не родились

И не погнали Тому вон из дома.

Бухтин не спился. Петя не погиб

Под колесом неназванной машины.

Марину не увел какой-то тип.

Сергей и Леша тоже были живы.

Тень наползала. Около воды

Резвились двое с некрасивым визгом,

Казавшимся предвестием беды.

Федотов-младший радовался брызгам

И водорослям. Смех и голоса

Неслись на берег с ближней карусели.

На яхтах напрягали паруса,

Но ветер стих, и паруса висели.

Эстония еще не развелась

С империей. Кавказ не стал пожаром.

Две власти не оспаривали власть.

Вино и хлеб еще давали даром.

Москва не стала стрельбищем. Толпа

Не хлынула из грязи в квази-князи.

Еще не раскололась скорлупа

Земли, страны и нашей бедной связи.

Тень наползала. Маленький урод

Стоял у пирса. Жирная бабенка

В кофейне доедала бутерброд

И шлепала плаксивого ребенка.

Пилось не очень. Я смотрел туда,

Где чайка с криком море задевала,

И взблескивала серая вода,

Поскольку тень туда не доставала.

Земля еще не треснула. Вода

Еще не закипела в котловинах.

Не брезжила хвостатая звезда,

Безумцы не плясали на руинах,

И мы с тобой, бесплотных две души,

Пылинки две без имени и крова,

Не плакали во мраке и тиши

Бескрайнего пространства мирового

И не носились в бездне ледяной,

Стремясь нащупать тщетно, запоздало

Тот поворот, тот винтик роковой,

Который положил всему начало:

Не тот ли день, когда мы вчетвером

Сидели у пустынного залива,

Помалкивали каждый о своем

И допивали таллинское пиво?

Нет, не тогда. Но даже этот день,

Его необъяснимые печали,

Бесшумно наползающая тень,

Кофейня, лодки, карлик на причале,

Неясное томление, испуг,

Седой песок, пустующие дачи —

Все было так ужасно, милый друг,

Что не могло бы кончиться иначе.

1993 год

Постэсхатологическое

Владимиру Вагнеру

Наше свято место отныне пусто. Чуть стоят столбы, висят провода.

С быстротой змеи при виде мангуста, кто могли, разъехались кто куда.

По ночам на небе видна комета — на восточном крае, в самом низу.

И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую стрекозу.

Я живу один в деревянном доме. Я держу корову, кота, коня.

Обо мне уже все позабыли, кроме тех, кто никогда не помнил меня.

Что осталось в лавках, беру бесплатно. Сею рожь и просо, давлю вино.

Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему не дано.

Я уже не дивлюсь никакому диву. На мою судьбу снизошел покой.

Иногда листаю желтую «Ниву», и страницы ломаются под рукой.

Приблудилась дурочка из деревни: забредет, поест, споет на крыльце —

Все обрывки песенки, странной, древней, о милом дружке да строгом отце.

Вдалеке заходят низкие тучи, повисят в жаре, пройдут стороной.

Вечерами туман, и висит беззвучье над полями и над рекой парной.

В полдень даль размыта волнами зноя, лес молчит, травинкой не шелохнет,

И пространство его резное, сквозное на поляне светло, как липовый мед.

Иногда заедет отец Паисий, что живет при церковке, за версту,—

Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей, по привычке играющий в простоту.

Сам себе попеняет за страсть к винишку, опрокинет рюмочку — «Лепота!» —

Посидит на веранде, попросит книжку, подведет часы, почешет кота.

Иногда почтальон постучит в калитку — все, что скажет, ведаю наперед.

Из потертой сумки вынет открытку — непонятно, откуда он их берет.

Все не мне, неизвестным; еры да яти; то пейзаж зимы, то портрет царя,

К Рождеству, дню ангела, дню печати,

с Валентиновым днем, с седьмым ноября.

Иногда на тропе, что давно забыта и, не будь меня, уже заросла б,

Вижу след то ли лапы, то ли копыта,

а вглядеться — так, может, и птичьих лап,

И к опушке, к темной воде болота, задевая листву, раздвинув траву,

По ночам из леса выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу.

1991 год

Семейное счастие

Печорин женился на Вере,

Устав от бесплодных страстей,

Грушницкий женился на Мэри,

Они нарожали детей.

Семейное счастие кротко,

Фортуна к влюбленным щедра:

У Веры проходит чахотка,

У Мэри проходит хандра.

Как жаль, что такого исхода

Безвременье нам не сулит!

Судьба тяжела, как свобода,