Последнее слово за мной - [44]

Налив из термоса стакан чаю, она выжала туда лимон, облизала пальцы и уселась на пол возле кресла-качалки. Потом наполнила тарелку свиными ребрышками, ломтями хлеба, квашеной капустой и протянула Буну. Тот отвернулся, и она поставила тарелку ему на колени.

Потом, закинув руки за спинку качелей, Кайенн вытянула вперед длинные шоколадного цвета ноги. Она принялась раскачиваться, старые цепи заскрипели и застонали.

Женщины вечно жалуются, что мужчины неразговорчивы. Но это зачастую потому, что они сами не дают мужчинам и слово вставить. А вот Кайенн довольствовалась легким стуком жуков, задевающих в полете дверь, и стрекотанием кузнечиков.

— Шарлотта Белл заезжала, — наконец прервал паузу Бун. — Хочет, чтобы я включился в ее бизнес, занимался каким-то развитием. Но я же ни черта в этом не смыслю!

— Шарлотта не дала бы тебе десять центов, если бы не была уверена, что ты заработаешь доллар.

Кайенн не глядела на крыльцо, но знала, что взгляд Буна обращен на нее. Она медленно поводила голой ступней вверх и вниз по лодыжке другой ноги. Бун выпрямился в кресле.

— Не пойми меня неправильно, — промолвил он, взяв из тарелки ребрышко и уставившись на него. — Я, например, могу построить дом, да еще получше некоторых. Уж точно не чета тому, что напортачил Джо Пеграм. Этот придурок не знает даже, каким концом молотка бить по гвоздю.

Бун оторвал с косточки немножко мяса. Соус жег губы, словно жидкий огонь.

— Ходят слухи, что Пеграм не успевает строиться, чтобы обеспечить жильем всех возвращающихся с войны.

Он взял вилку и стал ковыряться в капусте.

— А я вот всегда подумывал, что на месте старой фермы Мэдисона можно прекрасно уместить несколько домиков, — продолжал он, жуя. — Оттуда отличный вид на реку, и при этом достаточно высоко — не затопит. Для земледелия слишком холмисто. И вообще нет ничего хуже, чем дома, понатыканные вплотную друг к другу, как кукурузные стебли на поле.

Чем больше Бун ел, тем с большим увлечением планировал. Когда стакан опустел, Кайенн снова его наполнила. Когда опустела тарелка, она навалила сверху еще гору еды.

*

На следующее утро Бун поднялся еще до рассвета. Пока на плите варился кофе, он стоял на заднем крыльце и брился. Держа стаканчик с мыльной водой под мышкой, он взбил воду в пену. Потом, поворачивая лицо то так, то эдак, изучил свое отражение. Старое зеркало было так густо усеяно пятнами, что он едва мог разглядеть себя. Но это было неважно. В детстве он каждое утро смотрел, как отец брился у этого самого зеркала. Как он размазывал пену по лицу. Как держал бритву. Хорошо это или нет, но человек очень многое делает по привычке. Ополоснув бритву над раковиной, Бун вытер лицо полотенцем. Потом выплеснул мыльную воду с крыльца и повесил бритвенные принадлежности на гвоздик.

С кружкой кофе в руке, он облокотился на парапет крыльца. Пока он был на войне, его пес ослеп на один глаз, а кошка здорово одичала и не позволяла себя гладить. Но окрестности выглядели точь-в-точь так же, как и в день, когда он их покинул. В низинах лежал туман, а из сарая Стинсона доносился запах сохнущего табака. Сквозь щели в досках крыльца ему были видны белые куриные перья — куры любили возиться в грязи под домом, избавляясь от паразитов. Бун задумался о том, сколько приходилось тянуть его отцу, чтобы свести концы с концами, а до того — и отцу отца. Диксоны всю жизнь вкалывали как проклятые, и в итоге так и оставались нищими.

Он вымыл стаканчик водой из колонки и перевернул его кверху донышком, чтобы высох. Потом прошел через двор к сараю. Отворив двойные двери, он инстинктивно пригнулся — навстречу выпорхнула гвинейская курица. Слой пыли и куриного помета на его старом грузовичке был таким толстым, что пришлось смахивать его метлой. Пока Бун отсутствовал, о машине заботился его брат: время от времени заводил мотор и проверял уровень антифриза. Однако со дня своего возвращения Бун ни разу к ней не прикоснулся. Выудив из-под переднего сиденья ключ, он вставил его в замок зажигания. Двигатель закашлял, Бун раза три надавил на педаль газа.

— Ну, давай же, малышка, — уговаривал Бун машину, пока та действительно не завелась.

Бун переключился на задний ход и выехал из сарая. Придерживая руль коленом, он устроился поудобнее и нарезал несколько кругов мимо пастбища, чтобы вернуть себе чувство движения. А потом направился в город.

— Сейчас всего полседьмого утра! — прищурилась Шарлотта, поплотнее запахивая халат.

— Мой рабочий день начинается в семь, — завил Бун и прошел мимо нее в дом.

Глава 29

Когда речь шла о мужчинах, Шарлотта твердо придерживалась принципа «наигралась и выбросила». Как только ей удавалось выпроводить мужика из своей постели, она вышвыривала его и из жизни. Каково же было ее удивление, когда она сообразила, что по-прежнему думает о Томасе.

Шарлотта никогда не помышляла о замужестве. У нее были деньги. Если требовался тяжелый физический труд, у нее всегда был под рукой мистер Нэллс. Что до секса: в ее пруду всегда водилось предостаточно рыбы. А для чего еще женщине нужен муж? И все-таки она ловила себя на мыслях о Томасе. О его запахе. О завитках волос за ухом. О том, как он обычно стоял на похоронах с библией в левой руке, а правой жестикулировал. Шарлотта обнаружила, что вспоминает о Томасе, даже если вовсе не собиралась. Это приводило ее в бешенство.