Последнее решение - [22]

– Ну, выходим. Придется немножко поработать лапками.

– Увидим что-то интересное?

– Не только что-то, но и кого-то. Идем.

Через несколько минут они поднялись на вершину холма, много лет назад возникшего во время боя с коргардами. Он состоял из навалов разрушенной гравитационными торпедами земли, руин разваленных взрывами домов, спекшегося шлака, остатков брони гладианских «панцирок». Холм располагался почти в центре бывшего города.

Глазам Дины предстала необычная, тревожная картина. Землю сковала скорлупа из расплавленного стекла. В нем просвечивали темные линии – следы улиц, стен домов, устройств, каким-то удивительным образом погруженных в твердую массу, покрывающую территорию давнего Пооороза. Кое-где из глади выступала уцелевшая стена, похожая на сталагмит пика стекла или более сложная форма. Против Дины, словно странная скульптура, торчал гладианский боевой глиттер. Во время боя он, вероятно, зарылся в землю и вступил в реакцию с какой-то разновидностью коргардского химического оружия и в результате окаменел. Когда много позже, уже после боя, вскрыли один из его бортов, оказалось, что внутри находятся тела двух пилотов, остеклованные, застывшие на полудвижении. Их вырубили из массы корабля и перевезли в лабораторию, но исследования не принесли ничего неожиданного. Попросту оба пилота – их тела, экипировка и одежда, как и остальная часть машины, превратились в очень твердый и плотный углеродистый спек.

Множество таких «замороженных» навсегда предметов, строений и устройств торчало из поверхности планеты, образуя на месте бывшего Пооороза настоящее кладбище памятников.

– Гладианские Помпеи, – сказал Танкред. – А вон там стоит наша Этна.

Дина повела глазами вслед за пальцем мужчины, который указывал на расположенную у самого горизонта блестящую точку, ритмично пульсирующую каплю ртути. Форт.

– Может помочь, может сопровождать, может отпустить грези… неожиданно услышали они голос за спиной. Дина испуганно вздрогнула, но Танкред успокаивающе обнял ее.

И было кого испугаться. Перед ними был ужасающе худой – похоже изголодавшийся и отощавший мужчина. На нем была потертая одежда, двигался он с большим трудом, перекашиваясь и хромая. Его черные глаза лихорадочно блестели, сидящие глубоко в глазницах, они придавали лицу культиста чудовищный вид. Кожа на лице была натянутая, серая и шершавая, под ней резко выделялись скулы, и веки без ресниц нервно подрагивали.

– Кто это? – спросила Дина Танкреда.

– Не его спрашивай, среброокая, спрашивай меня. Аз есьм человек, аз есьм избавление, аз есьм высвобождение. Я учу и учусь. Страдаю и приношу страдания. Аз есьм.

– Уйди, – спокойно сказал Танкред. – Ты нам мешаешь.

– Почему ты гонишь меня? Почему не желаешь коснуться моей ауры? Я Вердекс де Вердекс, послание, надежда и страх.

Мужчина протянул костлявые руки. Они дрожали, почти дергались. Он смотрел на них так, будто хотел принудить успокоиться. Впустую.

– Я не хочу обидеть тебя. – Танкред сделал шаг вперед, заслоняя Дину. Что надо сделать, чтобы ты ушел?

– Что сделать? А что вы вообще можете сделать? Чем вы можете меня оскорбить? Боги меня отвергли! Плохой, плохой, плохой… Порченый… Я хочу знать ваши имена. Я коллекционирую имена. Я жажду их.

– Я… Не знаю… – Дина замялась. «Идиотка! Чего ты боишься? Встретила сумасшедшего, вероятно, какого-то чокнутого культиста, проживающего на ничейной земле вблизи от форта. Я же с Танкредом. Нет, конечно, мне бояться нечего». – Дина. Дина Тиволи.

Вердекс де Вердекс развернулся и, как обещал, пошел прочь. Неожиданно остановился, повернулся к Дине и воскликнул:

– Среброокая. Так я буду тебя называть. Это твое имя!

7

Когда эластичные жилы скафандра джингджангов охватили его торс и голову, Даниель почувствовал, что всплывают воспоминания. Дальние, затертые пятнадцатилетием одиночества в душной мрачной камере виртуальной тюрьмы.

Его тело и раньше неоднократно подвергали удивительным процедурам, снабжали вспомогательной аппаратурой, пичкали различными снадобьями. Тогда он был судьей и солдатом, надевавшим боевой скафандр. Сейчас он – беглец, переодетый в монаха. Он не чувствовал ни сожаления, ни тоски – эти ощущения он выкинул из своего сознания, когда кружил по темной клетке тюрьмы. Выбросил он и радость, и надежду, и желание. С тех пор как ему возвратили свободу, весь мир казался ему серым, размытым, заслоненным липким занавесом. Он прикасался к вещам, но все они казались ему одинакового гладкими, лишенными фактуры и контуров. Он слышал звуки, но были они такими глухими, пустыми, словно кто-то выхолостил их, лишив высоких и низких тонов.

Чтобы продержаться пятнадцать лет в одиночестве, ему пришлось притупить свой разум. Теперь его органы чувств заново приспосабливались к реальности. Восстанавливались так же, как мускулы человека, проведшего в неподвижности много времени, а потом снова начавшего ходить.

А может, это был результат того, что мозг с отключенным боевым сопроцессором утомился от слишком долгой виртуальной стимуляции?

Теперь ненадолго, пока клейкие щупальца скафандра прилеплялись к коже Даниеля, а световые сигналы отсчитывали темп очередных манипуляций, воспоминания вернулись со всей силой – резкие и четкие, как хорошая голограмма.