Последнее приключение Аввакума Захова - [27]

В этот вечер Аввакум не ощущал одиночества и не бездействовал, а вот чувство ожидания чего-то снова посетило его. То ли дождь нагнал на него это чувство, то ли угасавший в камине огонь… Аввакум готовился к большому путешествию. Он водил пальцем по карте, разложенной на коленях, мысленно пересекал пустыни, взбирался на горы, с крутых вершин которых открывалась панорама большого мира.

Чтобы эти слова не звучали высокопарно, следует пояснить читателю, как, собственно, обстояло дело с этой картой. Три месяца назад Аввакум получил приглашение советского академика Румянцева принять участие в археологической экспедиции, которая, занимаясь своими изысканиями, должна была пересечь пустыни Каракумы и Гоби, а на обратном пути подольше задержаться где-нибудь на Крыше Мира — на Памире. Прочитав про Памир, Аввакум почувствовал что-то вроде легкого головокружения, как будто это слово каким-то роковым образом было связано с его жизнью. Хотя Памир, в сущности, был ему чужд настолько же, насколько, скажем, водопад Виктория в Африке. Но ведь никто не знает, по каким неведомым дорогам блуждает наша судьба!.. Не мог этого знать, разумеется, и Аввакум.

А чувство, что его кто-то ищет, не покидало Аввакума. Только те, кто искали его, позвонили не в дверь, а по телефону.

Пока генерал рассказывал историю исчезновения склянки, осторожно взвешивая каждое слово, чтобы невольно не драматизировать положения или же не представить его в свете более оптимистическом, чем оно было в действительности, Аввакум тихонько попыхивал трубкой и с чувством легкой грусти оглядывал каждый уголок просторного кабинета. Такая грусть охватывает взрослых людей, когда они слышат старую школьную песню или случай приведет их в места, связанные с первой любовью. Ничто тут не изменилось за несколько лет, только узоры на ковре как будто поблекли. Все оставалось точно таким, каким ему запомнилось, и стояло на тех же самых местах. В глубине кабинета — большой ореховый письменный стол (Аввакум знал его с двадцати лет), книжный шкаф, массивное кожаное кресло, в которое полковник Манов обычно усаживал почетных гостей, длинный стол для заседаний, стулья. Ни один предмет не был переставлен на другое место. Десять лет назад тут остановились часы, и вместе с ними остановилось время, а вместе с временем застыли и воспоминания. Они стояли перед мысленным взором Аввакума как восковые фигуры в паноптикуме. Разумеется, это относилось только к нему, Аввакуму, потому что во всем остальном время бушевало, стремительно налетало на этот ореховый стол, на кожаное кресло, на покрытый зеленым сукном стол для заседаний; оно бушевало, налетало на весь этот маленький мир даже в самые последние часы со всей злобой и яростью своих последних дьявольских заговоров и ухищрений.

Да, предметы здесь оставались на прежних местах. Вот два телефона на письменном столе — красный и белый. Красный телефон был оперативным, прямой спецсвязи, он звонил я особых случаях, когда в каком-нибудь из секторов управления становилось горячо. Услышав его тревожный зов, полковник Манов, не вздрогнув и даже не моргнув, спокойно поднимал трубку. Белый телефон связывал с внешним миром. Но если звонил он, начальник управления вздрагивал, словно вблизи грохотал гром. Чаще всего ему звонила жена — она была из театральных снобов и не пропускала ни одной премьеры… Да, все здесь было как прежде, только за письменным столом сидел совсем другой человек.

Аввакум знал его еще с тех времен. Был он тогда начальником соседнего отдела — разведывательного — и приходил к ним на совещания, когда дело касалось опасных «гостей» из некоей заатлантической страны. Он постарел, но не сдавался, был бодр духом, его зеленоватые глаза по-прежнему горели, а губы часто изгибались в иронической или вызывающей усмешке.

— Вот так обстоят дела с этой склянкой, — заключил генерал. — А сейчас я попрошу у вас еще минутку терпения — послушайте магнитофонную запись допросов, которые вел полковник Элефтеров сегодня во второй половине дня.

Он нажал на белую клавишу, и через несколько секунд кабинет наполнился звуками сильного, спокойного и уверенного голоса профессора. Как только пришел черед Анастасия Букова, Аввакум слегка улыбнулся; Марину Спасову прослушал со снисходительным выражением лица, Война Константинова и Недьо Нёдева слушал с безучастным видом, а ответы Найдена Кирилкова явно доставляли ему удовольствие. Когда допрос сотрудников «ЛС-4» закончился арестом четверых и повелительный гоос полковника Элефтерова повис в воздухе, словно угрожающе замахнувшийся, но беспомощный кулак, лицо Аввакума помрачнело. Он поспешно зажег погасшую трубку, и его сразу же окутало облако синеватого дыма.

— Если вы хотите послушать вторично какие-нибудь отрывки, то пожалуйста! — предложил любезно генерал.

— Благодарю, наслушался, — отказался Аввакум. — То, что я узнал из этой записи, товарищ генерал, меня глубоко встревожило. Если даже мой друг Анастасий Буков вызвал подозрение у полковника Элефтерова, то это дает основание предположить, что на нашей грешной планете осталось не более дюжины честных людей, — продолжал он с иронической улыбкой, которая под конец стала даже язвительной. — То есть по два с четвертью человека на каждый континент. Стоит ли в таком случае нам — вам и мне — бороться со злом? Если вы спросите об этом электронную машину из нашего Центра, она, несомненно, высмеет вас! Конечно, не стоит! Шансы на успех равны нулю.