Последнее письмо - [4]

Старик догадывался, что, скорее всего, больше не увидит сына — те годы, которые ему подарил Бог за просто так, давно прошли, пришла пора платить по счетам: сердце напоминало об этом каждый день, как хронограф. И вся любовь к сыну, вся гордость за него воплотились в редких письмах, которые присылал Алешка.

Письма сына были для старика абсолютной ценностью, несопоставимой даже с реальной его персоной — Олесе казалось, что Алешка давно превратился в сами эти письма, в крупный, школьничьий почерк, в листы бумаги — обманчиво хрупкой, а на деле способной пережить целые поколения. Кто знает, если бы Алешка в самом деле взял бы и приехал однажды в родной город, может быть, для старика это событие значило бы намного меньше, чем письма — к которым он привык и пристрастился. Алешка писал о своей жизни подробно, в деталях, как будто составлял рекомендации к постановке пьесы, но иногда сбивался на перечисление новостей, и чувствовалось, что пишет он “через не хочу”, как школьное сочинение, которое надо сдать во что бы то ни стало: “Бизнес — тьфу-тьфу. Машка ездила в Таиланд, Юляша пошла в первый класс. Надеюсь, что у вас все хорошо и что Олеську никто не покусал в клинике. Отец, держись, принимай лекарства, может, я приеду в следующем году, повидаемся”. Старик бережно сворачивал письмо по прежним сгибам, всовывал в конверт, из-под очков катились крупные, как у ребенка, слезы.

“Дорогие папа, Олеся, простите, что так долго не писал — было много срочных дел. Маша уволилась, сидела дома, теперь вышла на другую работу, в банк, говорит, что нравится. Юляша учится хорошо. У нас холодно, дубак —30, а у вас, я прогноз смотрел вчера, отличная погода. Пишите почаще, отец, все же вам надо поставить телефон, я не понимаю, как вы без него обходитесь, я без него как без рук. Купите хотя бы мобильный, Олеська может себе позволить. Выберите сеть, чтобы все входящие были бесплатными, и я сам буду звонить, иногда писать некогда, а позвонить можно всегда...”

Алешка погиб в автомобильной катастрофе. Метель, важный звонок, он говорил за рулем (“позвонить можно всегда”), не заметив, что его обгоняют, перестроился. Умер сразу, а второй водитель выжил, и теперь надо было выплачивать ему компенсацию за машину. Маша говорила по телефону с Олесей сухо и четко, сообщала новости, как диктор, и когда Олеся собралась наконец с духом, попросить ее о помощи, фактически — о жизни для отца, Маша так же вяло возмутилась — как могла она такое придумать.

3.

В тот вечер Олеся спрятала телеграмму в сумочку и удивилась, что думает не о смерти брата, а о том, что отец ни в коем случае не должен ничего узнать. Она открыла дверь своим ключом, отец вышел навстречу.

— Почему так долго?

Олеся не стала врать — рассказала и о догине, и о котятах, обо всем, кроме телеграммы из Хабаровска.

— Алешка давно не пишет, — пожаловался отец за ужином. Олеся старательно глотала жареную картошку, которая вставала у нее в горле на дыбы каждым своим ломтиком. — Если через неделю не придет письмо, надо будет звонить.

Изредка Олеся звонила в Хабаровск с работы, говорила минут по пять под сладким и внимательным приглядом начальницы. Тут же обязательно визжал какой-нибудь зверек, и Алешка каждый раз пытался угадать, кого они теперь пользуют. Хомячка? Слона? А может, обезьяну?

Олеся мечтала завести обезьяну, однажды даже почти решилась, но отец сказал, выбирай, или обезьяна, или я. Она видела однажды фильм о чернолицых мартышках из Агры — мордочки у них были подкопченными, хитрыми, а шерсть седой и густой, как борода джинна.

По утрам пациентов было мало, Олеся отпросилась у начальницы будто бы к зубному, а сама поехала к Тане — лежанка, где она оставила вчера котят, была пуста, записка тоже исчезла. Неужели нашлась в этом городе еще одна добрая душа? Олеся позвонила в дверь подруги, Таня открыла, зевая, в вишневом халате с вышивкой на груди: зеленый дракон обнимает хилое деревце. Она была рада Олесе — хотелось обсудить вчерашнее свидание. Женатик, разумеется, поэтому домой торопится и чувствовать спешит. Женатик-лунатик. Олеся достала из кошелька сотню, попросила разрешения позвонить в Хабаровск. Таня обиделась — какие деньги, звони хоть в Америку, хотя в Америку лучше не надо. Олеся нажимала кнопки на телефоне. Она знала, что с первого раза ей Машу уговорить не удастся.

— Ты хоть представляешь, что это такое? — спрашивала Маша. — Ты знаешь, что такое — похоронить любимого человека и потом делать вид, что он все еще жив?

Олеся терпеливо объясняла, что ничего не требует от Маши — только пусть она не пишет старику, вот и все. Потому что это письмо, где будет написано про Алешкину гибель, это все равно, что выстрелить ему в сердце. Маша, ты любила Алешку, а я люблю своего папу, и кроме него, у меня никого нет...

— Мне сейчас не до писем, — сказала Маша, — я так поняла, что на похороны ты не приедешь?

Оставить отца на неделю — конечно, нет, она не приедет. Маша-Юляша должны понять. Невозможно любить всех вокруг, надо, чтобы каждый выбрал кого-то одного и любил его по-честному. Маша думала о себе и Алешке, Олеся — о папе. Она сделает все, чтобы он жил — потому что без него закончится ее жизнь, просто возьмет — и поглотит саму себя.