Последнее купе - [3]

– Хочу домой! – ревел Петр Вадимович, вращая налитыми кровью глазами и выдергивая ручку из двери. – Домой! Почему мня не это. не пссс? – он тяжело икнул. – Не псскают?!

– Ваше купе дальше по коридору, товарищ, – сказал Ахмет, оглядываясь. В коридоре на мгновение показалась бабулькина голова в пигментных пятнах и тут же нырнула обратно. – Ваше восьмое, там буква «V» и три палочки, а это девятое – видите?

Ноль по фазе, лысый вцепился в дверь и не отпускал. Ахмет оглянулся еще раз: коридор пуст, пассажиры отдыхают. Он с разворота нанес короткий удар по шее Петра Вадимовича, и когда тот, булькнув, стал заваливаться набок, подставил ему плечо. Через пять секунд товарищ Шиманский тоже отдыхал – на железном полу в тамбуре, среди сигаретного пепла, а Ахмет вернулся к себе в служебное купе и нажал кнопку вызова дежурного милиционера:

– Балчи, это я, Гасанов, шестой вагон. У меня здесь пьяный, пришли кого-нибудь. Да, он в тамбуре, найдете без меня, если что. Спасибо.

Потом Ахмет защелкнул дверь и выдохнул:

– Жарко. Задрали все.

Он достал пиво из ящика, снял крышку и бросил в кассу четыре тысячи семьсот. Отпил из горлышка, поставил бутылку перед пассажиркой в желтых шортах. Пассажирка сидела у окна и наблюдала за бесконечной кинолентой майских садов и рощ. Под столиком еле помещались ее сдвинутые крест-накрест длинные голые ноги.

– Это мне? – спросила она, увидев бутылку.

– Фирма угощает, – бросил Ахмет, падая рядом и привычно запуская ладонь за пояс коротких желтых шорт. Там было прохладно.

Глава вторая

1.

Жора шел домой, поминутно сплевывая на раскаленную солнцем брусчатку. Слюна была горькой и ядовитой от злости. Трансформатор гудел. Пива никто не налил. Леха Дутов смылся, десантник хренов. Да Роме что, ему продлили отсрочку, и всем остальным продлили: гуляйте, мужики, чего там, пейте! любите на здоровье! А Жора Пятаков вместо вас семнадцатого июня встанет пораньше, оденется во что-нибудь старенькое, пыхнет напоследок и в восемь ноль-ноль – как штык.

Вот так.

Жора шел и сплевывал. Перед ним на пять километров растянулась улица Горького, улица без конца и края, до чего меткое название: Горького. В конце этой улицы, на самой окраине, стоит Жорин дом, там Жорин папенька, главный инженер ПО «Резопласт», сидит за столом на веранде, наворачивает борщ со свиными ребрышками. Он уже полгода как приходит обедать домой, хотя по своим деньжищам мог бы запросто обедать в китайском ресторане и закусывать желтыми китайскими танцовщицами – всего-то дорогу перейти от конторы! Но у папеньки принцип на заднице вскочил, вот какая история. Поэтому он обедает дома, а его сынок скоро будет как штык стоять на Майской площади.

Почему он не отнес деньги Рощину, как обещал?!

Из кафешки навстречу выплыл в широченных бермудских шортах Гоша Липкин – хороший парень, верный друг, товарищ и все такое. когда имеешь при себе наличные. Сейчас Гоша ошивается с Вирусом и его компанией.

– Здоров, лапоть, с тебя должок, ты помнишь?

Жора молча прошел мимо и трижды сплюнул. Он сам не знал, чего в нем сейчас больше – злости или страха.

Итак, тридцатого апреля ему исполнился двадцать один год. Взрослый дядя, считай. Все его друзья отслужили, или откупились до 2003 года, или учатся в вузах, где есть военная кафедра. Жора единственный оказался лопух лопухом, пнем пень, даже папенькины связи не помогли.

Ничего, через месяц он резко помолодеет. Он будет налысо обрит, обскублен, вместо джинсов perry’s и прохладной футболки на дырочках будет хэбэ, вместо кроссовок – кирзовые сапоги, вместо стакана бренди в руке будет лопата, вместо ленкиных, нинкиных, наташкиных и прочих прелестей он будет держать собственное мясо под одеялом. Морда станет похожа на стреляную мишень – потому что «старичье» и сержанты не упустят случая поиздеваться над тупорылым новобранцем, который в двадцать один (это ж уметь надо!) умудрился загреметь в войско. А Жора, он не из таких, кто сжимает зубы и терпит… Терпеть он не будет. И каждый день, конечно, превратится в чеченскую кампанию. Даже почище.

Это труба.

Это землетрясение в Кинанабалу.

Это пробоина ниже ватерлинии.

Это.

– Жора! Жора! Подожди!

Жора остановился, оглянулся.

«Это полная задница», – додумал он. От автобусной остановки, раскидывая в стороны ноги, к нему бежала Леночка Лозовская, эта дура, мамина дочь, которую позавчерашним вечером он едва не лишил девственности на скамейке Октябрьского парка.

Он сделал зверское лицо и рявкнул:

– Чего тебе надо?

– Ничего, – Леночка, запыхавшаяся, остановилась перед ним. – Ты говорил, мы поедем сегодня смотреть Южный Крест. На Ясенское озеро.

Жора чуть не упал на месте. Южный Крест, стихи, звезды, луна, я встретил вас и все былое. Да она спятила, бедняжка.

– Когда я тебе это говорил?

– Тогда. Ну… тогда. Помнишь?

Леночка смотрела на него, и синие глаза ее сияли, а прядь волос, выбившаяся из-под бейсболки, летала вверх-вниз от ее дыхания. «Дитя ты горькое», – подумал Жора.

– Никакого озера не будет, – сказал он и пошел дальше. – Никаких звезд. Все. Хватит. И отцепись от меня.

– Но ведь ты сам сказал! Жора!

Она полушла-полубежала за ним, дурища, ноги в стороны. Никогда не прощу себе, думал Жора, то на какого-нибудь хирурга нарвешься, специалиста по половым органам, то на такую вот. Он вдруг остановился, сдернул с Леночкиной головы бейсболку и швырнул куда-то в кусты.