Последнее дело Коршуна - [70]

Во время войны советского народа за свою независимость как в 1918–20, так и в 1941–45 годах они старались ударить ножом в спину.

Теперь некоторые из них прикрываются маской сверхпатриотизма, до хрипоты кричат „ура“ и превозносят советский строй, тем самым усыпляя нашу бдительность.

С добродушной улыбкой они влезают в душу доверчивых людей и топчутся в ней грязными ногами, развращая податливых как духовно, так и физически.

Поэтому тайных и явных врагов нашего народа, растлителей человеческого сознания, советское право во имя мира и человеколюбия должно карать высшей мерой наказания — смертью».

Гневом необычайной силы и пламенной коммунистической страстью была пронизана вся работа Дубовой.

Капитан невольно вспомнил Крижача и Анну Заяц. «Как права Нина Владимировна. Именно духовные и физические растлители. А сколько еще невыявленных крижачей и тех, кто за ними кроется, направляет их, контролирует?»

Теперь для Ивана Ивановича ожили броские слова: «Неужели это К.? А я любила!» Человек такого высокого патриотизма и человеколюбия мог любить и любил всепоглощающе, страстно, упорно.

И как глубоко ошибались те, которые утверждали, что Дубовой «некогда любить», что она «отлюбила».

Но вдруг человек, которого она облагораживала в своих мечтах — а может быть, и преклонялась перед ним, — вдруг этот человек оказался подлецом! Что Дубовая может сказать? Одно: «Неужели это К.? А я любила!» («К.» могло быть началом интимно-ласкательного слова, которое бытовало между нею и этим человеком).

Но почему у Нины Владимировны возникли эти потрясающие мысли: «Неужели это К.?» По всей вероятности потому, что она наткнулась на какие-то сведения при разборе архива бывшего рымниковского гестапо. Но почему она не заявила об этом сразу? Почему поехала в Пылков?

Иван Иванович продолжал начатый Сергеем Петровичем разбор архива. Копаясь в черных делах предателей и провокаторов, агентов фашистской разведки, он ощутил ту силу, которая вдохновляла Дубовую на острую, изобличающую работу. Капитан чувствовал, что его охватывает волнение, предшествующее концу большой и сложной работы. Он понимал, что еще одно маленькое усилие (на этот раз действительно последнее) — и он раскроет тайну, над которой он и его товарищи бились три месяца.

Разбирая документы, повествующие о страшном облике предателей, он наткнулся на тоненькую папку, в углу которой стояло два черных нуля, что обозначало «совершенно секретно». Дело было потрепано, из него исчезла бо́льшая часть листов. Вкладыш в эту папку гласил, что в ведение рымниковской службы «СД» поступает для «более оперативной связи» агент стратегической разведки.

По обрывкам, которые сохранились, можно было понять, что он завербован в лагере № 125, прошел «штеттинский курс» и направляется в сферу действия «Е-1». Кое-что можно было узнать и о его деятельности, которая оказалась довольно активной. За умелую организацию совместной операции взвода «СС» и отряда «УПА» (бандеровские головорезы) по уничтожению руководства «Е-1» и за личный расстрел комиссара Коршуну присвоено звание штурмфюрера и на его имя положено в Национальный банк десять тысяч марок.

Перед Иваном Ивановичем раскрылась страничка страшного предательства.

Коршун. Годовой отчет о шпионско-диверсионной работе, который был захвачен в селе Чернява, подписан той же кличкой Коршун! Выходит, Коршун, засланный в «Е-1» (по всей вероятности, один из партизанских отрядов), цел до сих пор. Но и не удивительно. Опытный провокатор и шпион.

Дробот! «Неужели это К(оршун)? А я любила!» Так вот почему Дубовая скорбит о своей растоптанной любви!

Имея за плечами «партизанскую славу», Коршун прикинулся советским патриотом, пролез в партию, стал видным человеком, отлично замаскировав все следы своей преступной деятельности в прошлом. Казалось бы, все концы в воду. Разоблачить его мог только тот человек, который на себе испытал всю подлость его предательства, знал его прошлое, ознакомился с папкой, на обложке которой, в правом верхнем углу, зловеще чернели два нуля, вчитался в те скупые данные, которые уцелели: «Организовал уничтожение руководства „Е-1“, расстрелял комиссара».

Таким человеком была Нина Владимировна. Но и она, по всей вероятности, не сразу сообразила, что к чему, и долго вынашивала в сердце смутную боль. Вспоминала, выверяла свои чувства. Нелегко обвинить в предательстве человека, которому ты веришь как себе, обвинить только по одним смутным предположениям. Вспоминая прошлое и перечитывая дневник, она постепенно приходит к верной мысли: «Неужели этот партизан, которого я любила, которого все уважают, — Коршун?»

Есть над чем призадуматься. Но и после этого сердце отказывается верить.

Перед праздником Нина Владимировна безвыездно находилась в селе Грабове. Возможно, что все это время вынашивала в сердце страшную догадку, собирала в своей памяти крохи событий, которые укрепили в ней эту уверенность. Решалась судьба прошлого, настоящего и будущего. И тут она пишет надсадное и полное смятения «Неужели это К.?» Но логика вещей побеждает силу чувства. Нина Владимировна едет в Пылков, желая перед тем, как вынести смертный приговор своей любви, еще раз взглянуть в глаза этому человеку.