Последнее дело Коршуна - [40]

Вот уже несколько дней Виталий не встречает ее после работы. Не зная, что́ с ним случилось, Зиночка сначала хотела позвонить в Дом народного творчества, но потом решила, что лучше пойти туда. Отсутствие директора пришлось очень вовремя. Не дожидаясь конца рабочего дня, Зиночка вскочила и, убрав машинку в шкаф, начала одеваться.

«Пойду… узнаю…»

За дни, которые протекли с тех пор, как она покинула Дом народного творчества, здесь ничего не изменилось. Двухэтажное здание выглядело так же, как и три недели назад. Напротив входа — Зиночкин любимец каштан. Ветер обрывает с него листья, гонит их вдоль улицы. Зиночка стала под раскидистыми ветками. Ждала долго. Стыли ноги, руки. Но вот широкие двери отворились, и из них вышли двое: Виталий и капитан. О чем-то разговаривая, они пошли по улице, направляясь к центру.

«Почему Виталий пешком, а не в машине? И главное… вдвоем». Зиночка сразу же почувствовала в этом что-то недоброе.

Желая во что бы то ни стало получить ответ на волнующий ее вопрос, она бросилась назад к Дому творчества. Ворвалась в приемную, где увидела незнакомую женщину.

— Где Виталий Андреевич?

— Его только что забрал один капитан. А зачем он вам?

Зиночка помчалась к дому Виталия Андреевича. Прибежала запыхавшаяся. Она увидела, что в кабинете горит свет, мелькает в окне чужая тень. Но вот свет погас, и почти тотчас в дверях появились две фигуры: одна в широком темно-синем пальто, высокая, плечистая, другая в шинели, приземистая, сутуловатая.

«Куда он его ведет?»

Почти след в след Зиночка шла за Виталием и капитаном до трехэтажного здания на улице Дзержинского. «Что же случилось с Виталием?» — в отчаянии думала она.

Зиночку как будто подменили. Сейчас это была уже не та робкая девочка, которая со страхом входила в магазин в поисках работы. Она почувствовала, что наступил момент доказать всю силу своей любви. Виталий в опасности! И она спасет его. Спасет, как когда-то спасла Нина Владимировна!

Зиночка решительно толкнула дверь в бюро пропусков.

* * *

Виталию Андреевичу предложили сесть. Он сел. При этом он не сгорбился и не откинулся на мягкую спинку кресла, а гордо, с подчеркнутым чувством собственного достоинства выпрямился и расправил плечи. На столе перед полковником лежал дневник Дубовой и стопка писем, принесенных капитаном.

— Мне бы хотелось, Виталий Андреевич, подробнее узнать о судьбе дневника Дубовой, который оказался у вас.

— В этом нет ничего удивительного. Его начала вести Нина, а после ее мнимой смерти продолжал я. Так что это наш с нею общий труд. Когда писатель Лимаренко обратился ко мне с просьбой помочь ему в сборе материала о нашем соединении, то я отдал ему походные газеты отряда, которые первое время хранил у себя, и этот дневник. После того, как повесть была написана, газеты были переданы в музей Советской Армии в Москве, а дневник забрала у Лимаренко Нина. У нее он и находился до последнего времени. Месяц назад, когда я заканчивал одну работу, он мне потребовался для оживления в памяти некоторых эпизодов из прошлого. Я попросил Нину, и она мне его переслала.

— А почему вы не принесли его мне вместе с письмами Дубовой?

— Дело в том, что содержание дневника довольно основательно использовано писателем Лимаренко в его повести, а кроме того, записи касаются давно минувших лет и вел их большей частью я. Нине принадлежит только первая треть дневника.

Полковник секунду оценивал то, что сообщил ему Дробот.

— А для какой работы он вам потребовался?

— Я являюсь действительным членом Общества по распространению политических и научных знаний. Там у меня выпущено несколько брошюр по педагогике и психологии.

— Кое с чем я знаком, — сказал Иванилов. — Но пока меня интересует дневник. В нем от начала и до конца один и тот же почерк.

— Правильно. У нас с Ниной почерки были довольно схожи. Но после ранения в предплечье мне стало тяжело писать.

— С которого места идут ваши записи?

— Нина пропала при загадочных обстоятельствах вместе с группой штабных работников партизанского соединения. С тех пор я его и продолжал. Разрешите, покажу.

Дробот привстал в кресле и протянул обрубленную руку к Иванилову. В сознании Иванилова шевельнулась какая-то жалость к этому человеку. Виталий Андреевич сразу открыл нужное место. Полковник прочитал несколько отрывков.

— Знаете, Виталий Андреевич, хотя почерки в дневнике внешне и сходные, но уловить разницу не так трудно. Главное — стили различные. У вас неплохая наблюдательность. Есть образность в изложении.

Виталий Андреевич с видимым смущением потер нос. Похвала пришлась ему по вкусу.

— До войны я окончил педагогическое училище у себя в Харькове и пописывал стихи. А после войны заочно кончал библиотечный институт. Теперь я больше интересуюсь научными проблемами этики, эстетики, философии и педагогики. Так и не вышел из меня поэт.

— Бывает. Но, знаете, я с удовольствием читаю эти записи. В них много оригинальных мыслей и наблюдений о вашей работе разведчиком в отряде Сидорчука.

— Я очень польщен тем, что сумел заинтересовать вас. Но все это использовано в повести.

— Писатель, как ему и положено, взял из ваших записей факты, обобщил их, типизировал, то есть творчески обработал. Но острота многих специфических ваших наблюдений у него стерлась. Поэтому вдвойне интересно познакомиться с оригиналом.