Последнее дело Коршуна - [19]

— Виталий Андреевич, Виталий Андреевич, что с вами? — Зиночка вцепилась в плечо Дробота и трясла его, стараясь привести в чувство. А он, закрыв в изнеможении глаза, грудью навалился на стол. В телефонной трубке неразборчиво урчал чей-то голос. Зиночка схватила ее и закричала:

— Кто это? Николай Севастьянович? Николай Севастьянович, с Виталием Андреевичем плохо!

Дробот потянулся к телефонной трубке: «Дай!»

— Николай! Когда это случилось… Где? Девятого! В Пылкове?! Но она же была в Рымниках! Не понимаю… Хорошо, схожу. Сейчас же пойду… Только Марии сообщу… — И он медленно опустил трубку на рычаг.

— Что, что случилось? — с глазами, полными ужаса, спрашивала Зиночка.

— Нину… у… у-би-или… Нину… Нину убили… — и закрыл глаза изуродованной ладонью.

Зиночка забыла обо всем на свете. Прилагая неимоверные усилия, она оторвала от бледного лица широкую ладонь и, прижав к своей груди голову с черными растрепавшимися волосами, как ребенка, нежно гладила Виталия Андреевича по щеке.

— Не надо… не расстраивайтесь… Может быть, это неправда… Напутали…

— В жизни у меня была только одна любовь, а остальное — увлечения. Ты прости меня, Зиночка. Мы с Ниной клялись в верности друг другу перед лицом смерти. И только злая судьба разлучила нас с ней.

— Я все знаю, Виталий Андреевич, и понимаю. Все, все… Только не надо так мучить себя…

Нежные уговоры понемногу успокаивали Дробота. Зиночка это чувствовала. Ей хотелось поднять своего возлюбленного на руки и убаюкивать, как маленького мальчонку.

— Я готов себя проклинать. Получилось так, будто Нина погибла потому, что я нарушил клятву верности. Сейчас мне очень тяжело… Лучше будет, если мы пока расстанемся… месяца на два.

— Я все сделаю, Виталий Андреевич, все. Мне самой ничего не надо. Не думайте обо мне… Лишь бы вам было легче.

* * *

Виталий Андреевич потянулся к телефону. Один. Два. Пять. Четыре. Семь. Жужжал барабан, посылая требование на автоматическую станцию.

— Кто это? Позовите директора.

Пока аппарат молчал, Дробот пододвинул к себе настольный календарь и на листочке «11 ноября» записал: «секретарь». В трубке послышался отдаленный голос, и Виталий Андреевич поздоровался.

— Приветствую, старина! Як ся маеш? Добре. Вот слушай. Надо бы пристроить тут одну. Она хорошая машинистка и вообще… Может быть очень полезным человеком… Договорились? Всего хорошего!

* * *

Мария Васильевна, угадав по длинным дребезжащим звонкам, что вернулся муж, поспешила ему навстречу. Не прошло и двух часов, как Виталий ушел. Что же заставило его вернуться? Открыв двери, она по осунувшемуся лицу мужа, по тому, как он, не раздеваясь, прошел в столовую и грузно опустился в кожаное кресло, почувствовала, что произошло что-то страшное.

Виталий молча опустил голову на ручку кресла. От этого движения его шляпа упала и покатилась по полу. Мария Васильевна нагнулась, подняла шляпу и остановилась перед Виталием.

— Что случилось?..

— Нину… убили, — медленно и глухо проговорил он.

— Нину? Не может быть…

Он поднял на нее воспаленные глаза, и, взглянув в них, Мария Васильевна поняла, что это правда.

— Найти бы… только бы найти этого мерзавца… Рвал бы в куски, кромсал!

— Но где? Когда?.. Ну, скажи толком, — теребила она мужа за рукав.

— Не знаю, ничего не знаю… Мне звонил Николай. Он тоже не знает. — Дробот поднялся и протянул руку за шляпой. — Мне надо ехать… на площадь Дзержинского. Принеси, Мусенька, Нинины письма.

— А где они?

— Там, в шкафу… где беллетристика.

В кабинет, кроме хозяина, входила только Мария Васильевна, и то лишь для уборки. Ни детям, ни работнице там появляться не разрешалось. И, хотя двери кабинета не запирались, туда никто не заходил.

В комнате стояли четыре шкафа с книгами и бумагами. Через резное стекло можно было видеть аккуратные томики Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а дальше — произведения русской, украинской и западноевропейской художественной литературы и книги по педагогике.

Мария открыла крайнюю дверцу. На средней полке лежала груда разных бумаг, а сверху — толстая тетрадка в плотном клеенчатом переплете. Не зная, которые из писем будут нужны, она захватила всю пачку сразу.

Когда Виталий увидел письма, лицо его опять приняло страдальческое выражение. Он отобрал несколько листков и вложил их в один конверт.

— Остальные отнеси на место. Дневник сунешь под журналы. Или лучше положи ко мне на стол. Приду, сам уберу.

Около дверей Виталий поцеловал жену в лоб и с затаенной грустью проговорил:

— Осиротели мы с тобой, Мусенька…

Виталий ушел. Мария прислонилась головой к двери и глухо зарыдала.

Со второго этажа особняка доносился шум, веселая возня, слышались смех и топот маленьких ножек. Мария поднялась наверх; навстречу ей, убегая от преследования домработницы, спешила Танечка. Красный бант едва держался в коротких кудряшках, чулок на левой ноге отстегнулся и готов был сползти совсем.

Танечка ткнулась личиком в колени матери.

— Спрячь меня, мама, спрячь!

Мария взяла дочь на руки.

— Идите, Одарка. Я побуду с ней.

Танечка, захлебываясь от восторга, рассказывала матери о новой игре, которую они придумали с Одаркой. Но этот беззаботный, счастливый лепет только подчеркивал горечь утраты. Желая отвлечь ребенка от шумной игры, Мария усадила Танечку за стол, предложила ей раскрасить горного козла. Но девочка не разделяла тревожного настроения матери, сидеть смирно за столом ей не хотелось, и она то и дело донимала ее вопросами.