После всех этих лет - [111]

— Она, должно быть, ожидала, что он выскочит из машины, чтобы поприветствовать ее. Но ничего этого не произошло. Она вышла и заглянула в его машину. Никого. Может, она окликнула его: «Ричи».

Стефани не могла усидеть на стуле.

— Это все россказни, — с негодованием бросила она Гевински.

— Да, верно, россказни, — согласился он.

Касс ухватилась за край столика. Все выпрямились.

— Россказни — это выдумка, — сказала она. — А это не выдумка.

— Стефани должна была встретиться с Ричи, но она была одета для вечера в садоводческом клубе. Она вернулась домой, переоделась и, может, сказала Ингер, которая понимает по-английски, что Мэнди сегодня закончит раньше, и они собираются бегать.

— Уверена, она прочесала все окрестности в поисках Ричи. Куда он мог деться? Очевидно, в свой собственный дом, то есть, в мой дом; Может, Она пошла по дороге. Или срезала путь, пройдя через пляж. Но все равно ее могли бы заметить. Ее мог засечь Картер по пути домой, если бы он зажег задние фары или выглянул в окно. Я предполагаю, что она решила срезать дорогу, пройдя лесом. Если кто и знает этот лес, так это Стефани. Она часто ходит туда собирать ягоды. Или сосновые шишки для своих композиций. Так или иначе, она подошла к моему дому и увидела свет.

— В кухне? — спросил Гевински. — Не знаю, где в тот момент был Ричи. Он не оставлял счет за ту картину на кухне, там была моя епархия. Но в любом случае, он должен был войти в дом через кухню, этот вход расположен дальше всего от моей спальни. И ему не надо было бояться зажечь свет. Я его не увижу, как, впрочем, и кто-либо другой — дом стоит совершенно изолированно.

— Может, она постучала в окно, и он впустил ее. Может, она вошла сама. Или ждала, когда он откроет дверь, чтобы выйти. Но разговор, должно быть у них все же состоялся. Длинный и неприятный. А может короткий, типа: «Ты что спятила? Я оставлю Джессику? Ради тебя?».

— Стефани бросила работу без особого сожаления. Предполагаю, ей сказали, что она немногого там добьется. Ее жизнь дома стала такой обремененной делами — и такой пустой. Но Ричи умел завести женщину. За те месяцы, что они были вместе, она смогла понять, что значит по-настоящему жить.

Стефани бросила взгляд на мой пистолет. Я сжала его крепче.

— Когда он бросил ее, что у нее осталось? Кадки с пальмами, миксер с взбитым тестом, ребенок, который совершенно не интересует ее — и муж, который любит кого-то другого. Когда Ричи бросил ее, это разрушило всю ее жизнь. И в ту последнюю ночь он отнял последнее, что у нее оставалось, — надежду. И Стефани схватила нож и всадила его прямо в живот Ричи.

Стефани издала звук, который должен был означать фырканье, но это было всхлипывание — то было молчаливое признание. Но Гевински не услышал его. Он сидел со скрещенными руками, будто ждал, когда, наконец, я закончу.

— Это все, что ты хотела сказать? — спросила Стефани, ободренная реакцией Гевински.

Надо признать, она все еще сохраняла самообладание. Всхлипывание донеслось откуда-то из самой глубины.

— Это весь твой рассказ?

— Нет, — ответила я. — Это только пролог.

Глава 22

— После того, как женщина заколола любимого ею мужчину ножом, вы думаете, она не будет в ужасе? — сказала я. — Уверена, что Стефани была в ужасе. Но она не потеряла голову до конца. Она действовала быстро. Она не могла позволить себе терять время, проверяя, мертв ли Ричи? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять то, что я никак не хотела понять: с ним все кончено.

Мы все взглянула на белое лицо Стефани. Может, она воспроизводила в памяти, как она, оцепенев на мгновение, глянула в глаза Ричи, темные и мертвые, и так широко открытые, что можно было разглядеть все жилки глазного яблока — но даже облачко не пробежало по безукоризненным чертам ее лица. Для тех, кто ее знал, она будто размышляла, сколько разновидностей салата она сможет посеять весной. Касс порылась в одном из кармашков карточного столика, машинально пытаясь отыскать завалявшийся орешек. Один Гевински все время оставался настороже.

— Пока Стефани не скажет нам сама, — продолжала я, — мы так и не узнаем, собиралась ли она когда-нибудь исповедаться? Но все, что нам надо знать, то, что она стояла на моей кухне и, как всякий непрофессиональный убийца, который сначала делает, а потом думает, размышляла, что она оставила отпечатки пальцев и следы ног.

— Вы нашли много отпечатков пальцев? — обратилась я к Гевински.

— Вы думаете, я скажу вам об этом?

— Вы скажете об этом моему адвокату до начала судебного заседания, не так ли?

— Но я не должен говорить вам ничего сейчас.

— А не могли бы вы просто немного прояснить обстановку? — спросила я.

— Нет.

— Тогда придвиньте ваш стул на несколько дюймов ко мне, — приказала я ему. — Вот так. Не больше.

Я велела ему сесть на свои руки, чтобы он не смог выхватить у меня пистолет, и наклониться поближе ко мне.

— Сержант Гевински, не пора ли мне сделать паузу?

— Что?

— Даже, если я вас еще не убедила, — начала я вполголоса, — вы уже знаете достаточно много, чтобы начать относиться к Стефани с подозрением. Если вы расскажете об отпечатках пальцев, вы не выдадите, никакой государственной тайны. Ваши боссы в полиции, пресса — все будут внимательно следить, как развивается это дело. Если я виновна, вы ничего не теряете. Если — нет, ваша откровенность в данный момент поможет избежать вам в дальнейшем обвинения в предвзятости. А теперь вы можете отодвинуть ваш стул на то место, где он ранее стоял.