После войны - [83]

– Помогите! – Никакой бравады, только страх. – Дайте палку. Дерево!

Даже отсюда Льюис слышал, как дрожит его голос.

Он смотрел, чувствуя печаль оттого, что ему совсем не жаль мальчишку.

– Пожалуйста… полковник!

Всего за минуту тон сменился с вызывающе презрительного на панический и умоляющий.

– Дерево! – прокричал он опять по-английски.

Он уже был ярдах в двадцати пяти от твердого ледяного края. Если Льюис хотел спасти его, действовать требовалось незамедлительно. Но его парализовало древнее как мир оправдание – оправдание, над доказательством несостоятельности которого он бился всю свою жизнь. Око за око. Мальчишка за мальчишку. Таков уж мир, и таковы люди.

Тонущему не хватало воздуха, и слова вырывались по одному:

– Фрида! Ты… знаешь… Фрида!

Знакомое имя…

– Фрида… германская… госпожа…

Льюис наблюдал, считая секунды. Скоро все кончится. Парень продержался в воде дольше, чем казалось возможным при таком холоде, течение медленно выносило его на середину широкой реки. До Льюиса донеслись беспомощные всхлипы. Парень издал последний жалобный крик – что-то похожее на «Mutti» – и ушел под воду.

Льюис стоял, наблюдая за рекой и слушая треск раскалывающегося, ломающегося льда, голос великой реки, освобождающейся от ледяного плена. Он смотрел на реку, думал, что надо куда-то идти, что-то делать. Но ему ничего уже не хотелось. Довольно. Глядя на горизонт, он чувствовал, что внутри у него тоже что-то крошится, что и сам он ломается на куски. Он был как то простреленное стекло в машине. Если доберется до дома раньше, чем до него кто-то дотронется, то, может, и удастся не рассыпаться окончательно.

Боль в плече усилилась. Она появлялась всегда после быстрого бега, а в последние годы давала о себе знать все чаще – должно быть, сказывались возраст и курение. Он потер плечо, покрутил рукой; острые всплески боли следовали один за другим.

Уже почти на месте, сказал он себе. Почти на месте.

До сих пор он держался. Даже когда осматривал безжизненное тело Баркера, вглядывался в залитые кровью глаза, когда давал показания военным полицейским, которых нашел у машины. Он запретил себе связывать эту неуклюже обмякшую оболочку с тем Баркером, к которому так привязался. Но сейчас, подъехав к воротам виллы Любертов, Льюис уже не знал, что именно он удерживал, чему не давал развалиться.

Дом, который он покинул два месяца назад, был чистый, белый и безупречный, но резкий переход от зимы к весне обнажил уродливые проплешины в снегу – коричневые, серые, черные пятна на белом фоне. Он вошел через боковую дверь, радуясь, что никто не встречает. Снял пальто и в замешательстве потер лицо, не зная, что делать дальше. Хотелось сесть, хотелось чашку чаю, хотелось покурить, выпить, хотелось увидеть Эдмунда и Рэйчел… но не сейчас.

Он плеснул себе виски и проглотил залпом, надеясь, что алкоголь хоть немного приведет его в чувство. Налил еще и пошел наверх.

Эдмунд был в своей комнате, разглядывал себя в зеркало. На нем был крикетный свитер, в точности как у Майкла, только с голубой полоской вокруг выреза. Даже за два месяца сын успел вытянуться. Льюису захотелось обнять его.

– Эд.

– Папа!

Эдмунд просиял, но, кажется, смутился, что его поймали перед зеркалом.

– Красивый джемпер.

– Это подарок тети Кейтт. Она сама его связала.

До Льюиса дошло, что он без сил привалился к двери. Ноги горели, а ведь всего лишь поднялся по лестнице. Он никогда не терял сознания, но гадал, не является ли это ощущение невесомости, разливающееся по телу, предвестником обморока.

– Мама дома?

– Кажется, она сегодня возвращается из Киля.

– Ездила в гости к Бакменам?

– Да.

– Ну а ты тут как? Все хорошо?

– Да, все отлично.

Сын глядел на него с некоторой тревогой.

– С тобой все в порядке, пап? Ты порезался?

– Я… попал в аварию… все нормально. – Льюис посмотрел на кровь на своих руках. Все оказалось хуже, чем он думал. Надо сесть. И поскорее. – Стало быть, ты держал оборону вместо меня? – спросил он, опускаясь в кресло.

– Да.

– А Люберты как поживают?

– Хорошо. Но герра Люберта сейчас нет дома… кажется, он уехал. Куда-то. Что-то связанное с проверкой. Я точно не знаю.

– Значит… ты здесь совсем один?

Эдмунд кивнул.

– Прости… что меня не было так долго. Я опять пропустил Рождество.

– Ничего. Ты много повзрывал?

– Несколько заводов. Док для подводных лодок. Самый крупный взрыв еще предстоит. Все боеприпасы, которые были у Германии после войны, свозят в одно место и там взорвут. Слышно будет аж до самого Лондона. Может, даже тетя Кейт у себя в Беркшире услышит.

Льюис вытащил из кармана кителя портсигар. Первая сигарета за день, и от первой же затяжки закружилась голова.

– Это мама подарила тебе портсигар?

– Да.

Льюис протянул его сыну. Эдмунд открыл портсигар и посмотрел на фотографию Майкла – в крикетном свитере.

– А почему у тебя нет моей фотографии?

Льюис и сам толком не знал почему, но чувствовал, что готов солгать.

– Потому что Майкл умер? – спросил Эдмунд, спасая его от лжи.

– Да… именно. Мне не нужно твое фото, Эд. У меня ведь есть ты сам.

Эдмунд, кажется, согласился с этим.

Льюис только теперь заметил, что одежда на полу не просто валяется, а разложена со смыслом. Он проследовал взглядом по бульвару из носков между кукольным домиком и джемперным островом и увидел на дороге между ними «лагонду».