После войны - [55]

– Спасибо, фрау Морган. Фрида, оно должно быть твоим. – Он передал ожерелье дочери. Девушка взяла его и, не сказав ни слова, сунула в карман.

Рэйчел посмотрела на Фриду:

– Я тут подумала, может, ты захочешь сделать что-нибудь со своими волосами. Мы… я пригласила на завтра парикмахера.

Она взглядом попросила Люберта перевести.

– Фриди, – сказал Люберт по-немецки, – фрау Морган любезно предлагает тебе сделать прическу. Что скажешь?

– А что не так с моими волосами?

– Все так. Но… думаю, юной девушке красивая прическа всегда к лицу. Хорошее предложение.

– Я вовсе не настаиваю, – сказала Рэйчел, повернувшись к Люберту. – Фрида может не давать ответ прямо сейчас. Рената придет лишь завтра. Если Фрида захочет, пусть будет дома во второй половине дня.

А ведь она сегодня другая, подумал Люберт. Куда-то исчез ее жесткий, непробиваемый панцирь.

– Спасибо. Фрида?

– Danke, – буркнула Фрида. Не слишком любезно, но все-таки благодарность.

Скелет опаздывал. Может, из-за снега, хотя прежде герра Кенига непогода не останавливала. А может, виной его слабая грудь, он ведь как-то сказал, что из-за больных легких его не взяли в вермахт. Хотя в последнее время учитель выглядел получше, не такой бледный, порой даже слабый румянец на щеках проступал, это уже не тот дряхлый старик, каким Эдмунд увидел его при первой встрече. Кекс с молоком, что приносила Хайке, и шоколад, который подсовывал учителю Эдмунд, пошли старику на пользу. Он даже начал снимать пальто во время уроков. Более того, заговорил о своих надеждах.

Эдмунд следил за лужайкой с напряжением часового, дожидаясь, когда на ровном белом фоне появится темная фигура. Он ждал учителя с особенным нетерпением. Сегодня их последний перед Рождеством урок, и он приготовил Кенигу подарок: четыре сотни сигарет. Кениг обменяет их на Persilschein и сможет начать новую жизнь в Висконсине, у брата с рогатым «бьюиком». Поначалу отклонив предложение, учитель потом передумал и сказал, что, если «гамбургский Робин Гуд» поможет ему попасть в Америку, он будет крайне признателен (главное, никому ничего не говорить). Лестное сравнение с прославленным английским героем-грабителем добавило Эдмунду смелости: брать сигареты для бездомных мальчишек оказалось совсем нетрудно, потребовалось всего две вылазки, чтобы добыть необходимое количество. Все четыре сотни, тайно пронесенные вниз в докторской сумке, которую он использовал для игрушек, лежали теперь возле пустого стула герра Кенига.

Вошла Хайке с кексом и стаканом молока, а герр Кениг так и не появился.

– Привет, Эдмунд.

– Привет, Хайке.

Когда немецкий Эдмунда улучшился, они стали разговаривать друг с другом с кокетливой уверенностью, выбрав приветствие, напоминавшее о его, уже давней, лингвистической оплошности.

– Как ты сегодня?

– Сегодня я очень хорошо.

– Ты вкусная девушка.

– А ты вкусный мальчик.

Она поставила поднос на кофейный столик.

– Где герр Кениг?

Эдмунд пожал плечами.

Хайке подошла к окну, ее нога оказалась в опасной близости от подарка Эдмунда. Развернувшись, она изобразила Кенига: лапками скрючила руки, поджала в ниточку губы и сморщила нос – вылитый грызун.

– Может… он еще под землей! – Смешно у нее получалось на любом языке, и Эдмунд рассмеялся, хоть и чувствовал, что это не совсем хорошо по отношению к учителю. Хайке поводила носом по сторонам, будто принюхиваясь, и остановила взгляд на книге: – Что это?

Эдмунд посмотрел на иллюстрированный немецкий перевод «Путешествий Гулливера», который одолжил ему Люберт и который герр Кениг заставлял его читать вслух, и показал свою любимую картинку: Гулливер, связанный лилипутами.

Хайке изумленно округлила глаза.

– Почитай мне… – приказала она.

Эдмунд открыл книгу наугад и начал читать по-немецки, уверенно и бегло: «Это заставило меня задуматься над светлой кожей наших англичанок, которые кажутся нам такими прекрасными только потому, что они одного с нами размера и их недостатки не рассматриваются через увеличительное стекло, где мы находим путем эксперимента, что самая гладкая и самая белая кожа корява, груба и отвратительного цвета».

– У английских леди самая лучшая кожа, – сказала Хайке. – Посмотри на свою маму. У нее прекрасная кожа.

Эдмунд кивнул, хотя никогда и не думал, что у его мамы прекрасная кожа, и не сравнивал англичанок с немками – к тому просто не было повода.

Хайке взялась изучать собственную кожу перед зеркалом над каминной полкой, поворачивая подбородок и так и этак, похлопывая, чтобы порозовели щеки, и выискивая недостатки.

– Джентльменам нравится моя кожа. Некоторые говорят, что она как персик. А что ты думаешь? Правда, как персик?

Слово было не совсем знакомое, но Эдмунд понял, о чем речь, когда Хайке изобразила, как надкусывает сочный фрукт.

– Тебе нравится моя кожа?

Эдмунд пожал плечами.

– Грубый английский мальчик, – сказала она. – Думаешь, у меня нет поклонников?

Слово «поклонники» Эдмунд тоже не знал, но Хайке продолжила делиться сердечными тайнами:

– Мой Иосиф ушел на Восточный фронт, да так и не вернулся. Может, придется найти англичанина. Как, по-твоему, стоит выходить за англичанина? Что думаешь, Эдмунд?