После Шоколадной войны - [21]

Он начал раздеваться. Снял рубашку и штаны. Положил их аккуратно на кровать. Стянул с себя носки и сморщился от исходящего от них запаха прелых ног, которые у него потели даже в самый холодный зимний день. Снял синие клетчатые трусы, стащил через голову футболку и бросил все это в корзину для грязного белья. Он стоял голым, и ему стало немного холодно. И еще раз он избежал своего отражения в зеркале размером в полный человеческий рост, которое висело около двери в ванную. Он избегал своего отражения месяцами, радуясь тому, что ему еще не надо было бриться.

Он был необычно спокоен и ходил почти на цыпочках. И он снова почувствовал, как усиливался приятный ветерок, но это происходило в нем самом, а не снаружи. И это было больше чем спокойствие, он чувствовал вялую сонливость, и плыл по невидимому течению к своей неизбежной цели, но думая и о других способах уйти из жизни, отверг их. Он прочитал немало книг в библиотеке, изучил статистику, открывал энциклопедию и многое вычитал оттуда, пролистал газетные подшивки за последние несколько месяцев, и к собственному удивлению его удовлетворило то, как часто свершаются акты самоубийства, и, наконец, остановился на самом подходящем из них — для него.

Он шел, почти плыл к бюро, все также избегая зеркал, и затем он открыл выдвижной ящик стола. Аккуратно сложив все, что там лежало, он взял в руки белый лист бумаги. Затем он достал два конверта, и какое-то мгновение держал их так, словно его руки были чашами весов. В первом конверте было письмо, которое должно было объяснить матери, отцу и Энтони необходимость этого акта. Он долго и тяжело думал о том, как сделать так, чтобы они не чувствовали себя виновными в его смерти. Он писал и переписывал это письмо сотню раз, прежде чем единственный раз дать им понять, что с радостью ушел из жизни. Теперь он положил письмо на бюро рядом с фотографией, на которой ему вручались самые высокие награды по окончанию школы Прихода Святого Джона, где все восемь лет учебы он был отличником, посмотрел на фотографию и подумал о письме, а затем отвернулся, чтобы тут же открыть другой конверт.

В другом конверте лежало лезвие безопасной бритвы. Оно сверкало в лучах полуденного солнца. То был блеск приятной смерти, которая была другом и исполнителем его желаний. Изящно, двумя пальцами он взял лезвие, прошел в ванную, положил его на унитазный бачок и открыл краны. Спустя секунду горячая струя устремилась в ванну. Облако пара поднялось с поверхности воды, собираясь множеством капелек на кафельной глазури и на висящем над умывальником зеркале. Он смотрел на пузырящиеся водовороты от падающей из крана струи, не чувствуя ни тепла, ни холода и ничего вообще. Он потрогал воду рукой и затем повернул сильнее холодный кран и терпеливо ждал, осознавая, что рядом лежит лезвие бритвы. Он снова опустил руку в воду, и она оказалась в самый раз. Он закрыл краны.

Положив лезвие на край ванны, он погрузился в воду. Тепло окутало его с ног до головы. На этот раз он был рад своей душевной пустоте. Он ни о чем не думал и ни о чем не сожалел, словно был прозрачным и невесомым. Он понял, что не принимал ванну уже несколько лет, вместо чего каждое утро влезал под душ. Поры на его коже впитали воду и ее тепло, и он вздохнул. От пара с его лба потекли ручейки пота по щекам и подбородку. Замечательно. Скоро этот ужасный, уродливый, полный отчаяния, презренный мир должен был подойти к концу наряду с его полной бесполезностью в нем. «Убивая себя, и ты убиваешь окружающий мир», — он не помнил, чьи это были слова. Он всегда берег покой своей семьи, но он без сожаления вычеркивал «Тринити» и все, что с ней связано: Брата Лайна и письмо. «И каждый час с любовью смотришь…»

Он потянулся к лезвию, но не смог к нему прикоснуться.

В маленьком стальном прямоугольнике отражалась белизна потолка.

Его палец, наконец, коснулся лезвия, но оно словно приклеилось к ванне.

Он знал, что не сможет это сделать.

Не сейчас. Не сегодня. В конце концов, сегодня был не самый подходящий день для этого акта.

В темноте одного из углов ванной у него замерцало в глазах. В этом сумрачном мерцании он разглядел лицо Брата Лайна. Почему он должен уйти один, оставляя на этом свете живым Лайна?

Он отдернул руку от лезвия.

Утомленный и истощенный он знал, что должен потерпеть свое никчемное существование еще какое-то время.

И остался в ванне и плакал до тех пор, пока вода совсем не остыла.

---

Во время собраний «Виджилса», во дворе, на ступеньках парадного входа школы или просто прогуливаясь по территории школы, Арчи никогда не терял самообладания и всегда все держал под контролем. Единственным местом, где он не владел собой, хотя и никому в этом не признавался, был кабинет Брата Лайна. Лайн никогда не вызвал его к себе «на ковер» без особой на то причины, и Арчи каждый раз шел на встречу с ним, заранее готовясь к защите от очередных неожиданных сюрпризов с его стороны. Нельзя сказать, что он нервничал, но обычно Лайн не прилагал особых усилий, чтобы кого-нибудь вывести из себя.

Некоторая неуверенность овладела Арчи, когда он переступил порог кабинета директора, но он не мог себе позволить хоть как-то это показать. Он вошел, сел без какого-либо приглашения и ссутулился на стуле, приняв позу «чего еще тебе от меня надо?».