После России - [4]

На другой день позвонил помощник Рыжкова. Не знаю, телеграмма ли все решила или какие-то другие обстоятельства, но через месяц Ленгорсовет нашел шесть тысяч долларов, чтобы оплатить приезд Ростислава Аркадьевича Небольсина и одного из его внуков, Павла Хлебникова, в Ленинград. Свой родной город Небольсин увидел спустя семьдесят два года. Выступал с лекциями, договорился о новом приезде уже на длительное время, с тем чтобы передать свой профессиональный опыт.

К сожалению, он не успел этого сделать: в ноябре 1990 года мне позвонил Петр и сообщил, что его дедушка скончался в возрасте девяноста лет.

Меня успокаивает, что я записал на магнитофонную пленку несколько бесед с Ростиславом Аркадьевичем, Подготовлены интервью и с его сыном А. Р. Небольсиным, а также с Михаилом. Петром и Павлом Хлебниковыми. Эти интервью я намеренно решил не включать в данную книгу. Мне кажется, что эпопея удивительной русской семьи достойна отдельного издания.

Хочу сказать еще вот о чем. Интервью в книге расположены хронологически, по времени, когда я общался с тем или иным своим собеседником. А между тем события в нашей стране так стремительно менялись, что какие-то размышления о процессах, в ней происходящих, могут показаться устаревшими. Да и не только могут, но и действительно быстро устаревают. Причем не только события общественные, политические, но и глубоко личные. Действительно, все течет, все меняется. К примеру, много ли наговоришь и узнаешь по телефону? Ведь мое интервью с Иосифом Бродским было именно телефонным. Но оно было первым в нашей печати интервью с поэтом, лауреатом Нобелевской премии.

После февраля 1988 года, когда мы беседовали, поэт много раз встречался с журналистами, опубликовал множество статей. О нем написано неисчислимое количество материалов. У нас в стране вышло несколько книг Иосифа Бродского. И я спрашиваю себя: устарел ли мой тот самый первый журналистский разговор с бывшим советским человеком? Перечитываю его и отвечаю: нет, не устарел. Не устарел ни жизненными личными деталями, о которых уже потом поэта никто не спрашивал, не устарел своей интонацией, а в ней, пожалуй, главным: осталось желание приехать домой, на родину.

Мой разговор с Г. П. Вишневской происходил в октябре 1989 года в Париже. Галина Павловна была в весьма возбужденном настроении, она не могла простить ни Брежневу, ни Демичеву, ни правительству нанесенной ей смертельной обиды — лишения советского гражданства, фактической высылки за рубеж. Приезжать в Москву она не хотела. Даже на время. В ответ на мой контрдовод, что как же. дескать, так. Мстислав Леопольдович едет, а вы нет. Галина Павловна ответила: «Это его дело, я не поеду». Но стремительно менялась обстановка: на пенсию ушли те, кто когда-то преследовал знаменитую музыкальную чету. Ростроповичу и Вишневской возвратили советское гражданство, многие их друзья, в частности Владимир Максимов, стали приезжать в СССР. Постоянные приглашения из России, поступающие сюда на улицу Мандела с просьбой приехать на время, по-видимому. возымели действие, и Г. Вишневская «сдалась»: после долгого перерыва в 1990 году она посетила отчий дом. Ее интервью, заявления на встречах с публикой были уже иными, нежели наш разговор года полтора раньше. Галина Павловна была уже не так резка и безапелляционна.

Но я включил в эту книгу именно то интервью, которое дала мне Галина Вишневская в ту первую встречу. Пусть так. как было. Пусть зафиксируется именно то настроение. в котором пребывала звезда советского и мирового искусства в пору борьбы нашей демократии за ее реабилитацию. Журналисту, я считаю, не всегда и не во всем следует гнаться за быстротекущими событиями. Они ведь бывают изменчивыми, субъективными, а нередко и просто фальшивыми. Кто. к примеру, может поручиться, что процесс перестройки, те ее аспекты, которые касаются возвращения русскому обществу, русской культуре ее славных имен, волею судеб оказавшихся на чужбине, не остановится, не прекратится? Не дай Бог, конечно, чтобы такое случилось. Но кто поручится за это?!

Долго я размышлял и над такого рода вещами. Некоторые интервью, включенные в книгу «После России», будучи в свое время напечатанными в прессе, имели неожиданное полемическое продолжение. Анатолий Рыбаков, к примеру, в «Литературной газете» возразил Владимиру Максимову, мое интервью с которым опубликовало «Книжное обозрение», довольно пространным письмом, в котором обвиняет и Максимова, и меня, и редакцию «Книжного обозрения» в искажении фактов. Письмо известного писателя могло произвести должный эффект на читателей, которые пропустили тот номер «ЛГ», в котором Рыбакову возражает уже другой писатель из-за рубежа, Владимир Войнович. Помимо всего прочего, А. Рыбаков довольно резко и, я бы сказал, необъективно, почти оскорбительно (чего стоит один заголовок его возражения) задел меня. Я полагаю, что сатисфакцией нанесенной мне обиды станет публикация текстов трех названных материалов.

Еще одна история в дополнение к этой. Я бы не хотел оставлять ее без комментария. Итак, до того, как встретиться в Париже с писательницей Зинаидой Шаховской, я много слышал о ней и доброго и худого. Но все знавшие и слышавшие о бывшем редакторе газеты «Русская мысль», авторе многих романов, книг стихов подчеркивали почему-то одно: ее тяжелый и капризный характер. Надо сказать, что по натуре человек наивный и доверчивый, я недоучел этого, быть может, небольшого, но, как оказалось, принципиального момента. В первую встречу мы проговорили несколько часов. Разговор я, естественно, записал на магнитофонную ленту. Договорившись о новой встрече, расстались почти друзьями. Без всякого преувеличения. По приезде в Москву я выполнил все поручения Зинаиды Алексеевны: кому-то послал ее книги, кому-то позвонил. Подготовил к печати наше с ней интервью. Естественно, на основе расшифрованной ленты.