После прочтения уничтожить - [40]

2. Душа, или иначе «Культура». Эти люди растревожены и чувствуют опьянение от своих наблюдений. Они предпочитают декадентское искусство и по любому поводу иронизируют. Им доставляет удовольствие наблюдать за тем, чего остальные не замечают: за двусмысленностью нашего присутствия в так называемой «реальности». Ужас перед «уродливым» перемешан в них с тягой к патологиям. В науке этот тип предпочитает не открытия, а курьезы. К социальным вопросам относится с равнодушием, возмущаясь лишь в случае угрозы «диктатуры» или «анархии» (и то и другое мешает им мудро улыбаться).

Смех так необходим людям культуры, чтобы, не обладая экономическими или административными ресурсами людей Системы, все равно чувствовать себя хозяевами положения. Они считают, что выиграл тот, кто смеется (даже если со стороны кажется наоборот). Поэтому смеяться они стараются как можно чаще (порою несколько сдавленно, без повода и через силу).

3. Дух, или иначе «Восстание». Радикалы и поэтические террористы: в отличие от первого типа, они не избегают сведений об абсурде сансары. Но, в отличие от второго, не испытывают кайфа от созерцания сансарических судорог. В культуре предпочитают крайний авангард и контрреализм. Достижения науки проверяют на личном опыте. Доверия к обществу не испытывают. Нередко обособляются в закрытые или полулегальные субкультуры, секты, братства, ордена, клубы. Люди Системы боятся их и считают заговорщиками. Люди Культуры завидуют и копируют их манеру поведения.

Пропорция численности и влияния трех типов постоянно меняется. Но их базовые характеристики и отношения друг с другом всегда остаются прежними. Все три стремятся к максимальному распространению своей веры. Исторический пример: катализатором русской революции 1917 года были люди третьего типа — от политических подпольщиков до экстатических сектантов. Однако сталинская машина методично выкосила их везде, где смогла обнаружить, и в дальнейшей советской истории эти люди проявлялись только в роли самых опасных диссидентов и лютых антисоветчиков.

Модель Сталина (просуществовавшая в России до 1991 года) нуждалась исключительно в людях Системы. Однако, начиная с оттепели 1960-х, внутри этой модели возникало все больше людей второго, «культурного» типа. Именно они и похоронили советизм и завладели ситуацией в начале 1990-х. Впрочем, без людей Восстания удержаться наверху им не удалось. Вместе с путинским режимом Система вернулась и снова отодвинула оборзевших представителей Культуры/Души.

Другой пример: парижская революция 1968 года и прочие молодежные бунты тридцатилетней давности. Кашу заварили люди третьего типа, но долговременно пользовались ею, в отличие от советского расклада, люди Культуры. И относительный реванш «системных» людей происходит в нынешней Европе только сегодня. Почувствовав этот реванш, агенты Восстания вновь обострили ситуацию и вместе с агентами Культуры вышли на антиглобалистские демонстрации.

4

Тысячи лет все религии мира говорят о том, что человеку необходимо спасение. Сегодня приблизительно о том же самом говорят антиглобалисты и другие противники Системы. Об этом даже голливудское кино снимают все чаще. Но мало кто спрашивает: а КАКОМУ человеку необходимо это спасение?

Представим, будто революция победила. Что обычно получается? У случившейся революции есть две фатальные проблемы. Во-первых, враждебное окружение (силы тьмы и греха), которое давит извне, стремясь вернуть все назад. Во-вторых, внутренняя усталость, потеря массовой включенности. Побыв в Истории, люди неизбежно начинают передавать кому-то свои неудобно расширившиеся возможности. Они бессознательно воспроизводят навыки дореволюционного прошлого: начинаются «злоупотребления», а значит, и «чистки».

Обе эти проблемы ведут к появлению новых бюрократов. Кажется, будто они нужны просто, чтобы «сохранить завоевания». Обычно уже лет через двадцать бюрократы не помнят, зачем их позвали и считают себя самостоятельной ценностью и гарантом порядка. Так было у нас, на Кубе, в Китае — и где угодно еще. Понимая все это, Троцкий планировал революцию мировую и перманентную, а Мао громил собственный аппарат, разрешив малолетним хунвейбинам убивать чиновников на улицах.

Многие психоаналитики, впрочем, доказывают, что революционный характер стремится не к результатам, а к самой революции. Парижским студентам 1968-го нужны были баррикады, а не их последствия. Немецкие «городские партизаны» и итальянские «Красные бригады» 1970-х исповедовали как тайный культ саму вооруженную борьбу, а не ее (совсем не очевидную) пользу для народа.

Революция — краткий триумф временного/идеологически обусловленного/не типичного, над вечным/неизменным/архетипическим. Для революционера нет ничего оскорбительнее, скучнее и бесполезнее, чем вечно-неизменное. Самое достойное, продуктивное и даже «божественное» в человеке – именно заданное ситуацией, социально актуальное, побуждающее к революционному жесту-эксперименту.

Став целью, а не средством, революция превращается в мистическую практику и откровение для избранных. Почти в религию. Это начинается с ощущения возмутительного контраста между возможностями и реальностью. Потом ты переживаешь разрыв общественного договора, на котором держится Система. Первый удар ты наносишь по себе, по собственной вчерашней, пассивной, слепой части. Дальше воля восстает против необходимости, и мы имеем еще одного «паблик энеми». Лозунги могут быть какими угодно: свобода северных ирландцев или палестинцев, международный ислам, любая другая проблема. Ты вступаешь в борьбу, которая не закончится никогда. Отныне в этой серьезной игре тебе важнее, в какой ты команде, а не какой в данный момент счет. Отныне именно от твоей жизни зависит, был ли смысл у миллионов жизней и смертей тех, кто свергал монархии, делал революции и пытался строить новый, более достойный человека, мир. Твои поступки либо придают всему этому смысл, либо перечеркивают его, отправляя в область трагических ошибок слепого человечества и бессмысленной крови, которую тебе нечем оправдать.