После прочтения уничтожить - [20]

Между тем, политика внутреннего сдерживания альтернатив проводится не только и не столько отдельно взятой властью, но производится всей системой капитализма. В производстве и трансляции этой политики участвует сегодня все общество в целом и каждый из нас в разных ролях. Этой политике сдерживания может быть противопоставлена только обратная политика альтернатив: критическая теория + конкурентный образ жизни + опыт игры с правилами системы + создание зон автономии + трансляция и пропаганда всего этого через собственное информационное поле, что в эпоху Интернета делать намного легче, чем раньше.

5

Сегодня авангардное искусство и революционная политика не имеют друг к другу никакого отношения, ни у кого друг с другом не ассоциируются и сопротивляются порознь, в специально отведенных безопасных гетто, по специальным, не совпадающим, правилам игры. Нужно ли объяснять, что выигрывает от этого только Система.

Припоминаю, как в начале нулевых годов группа молодых московских акционистов собиралась в дорогой кинотеатр на сеанс «Бойцовского клуба». В том, самом пафосном, месте фильма, где темный двойник главного героя призывает своих адептов начинать драться без предупреждения прямо на улицах, провоцируя случайно встреченных людей, потому что ничего не бывает случайным, ребята в разных частях зрительного зала намеревались начать настоящий жесткий махач.

Они не знали, как будут развиваться события. Будут ли они драться только друг с другом или в свалку включатся соседи по креслам, перестав быть просто зрителями, восприняв призыв с экрана буквально — не знали, как скоро остановится сеанс, загорится свет и между рядами, чтобы тоже участвовать в этой акции, пустятся секьюрити.

Я хотел пойти в кино вместе с ними, но дело закончилось бесконечными обсуждениями возможных проблем и толкований такого «файтинга», и отправляться за своей дозой уличной войны вновь пришлось на несанкционированные шествия.

Зато в конце нулевых, приветствуя Санта-Кризис, уже другие акционисты заварили стальными листами и трубами дверь в столичный ресторан «Опричник», принадлежащий известному неоконсерватору с ОРТ Михаилу Леонтьеву. Дизайн ресторана был «актуальным», т. е. вполне в духе последних романов Сорокина. Пока московские анархисты отвлекали охрану, а никем не званые Дед Мороз и Снегурочка танцевали внутри, художники-акционисты снаружи работали сварочным аппаратом и дрелью, полностью блокируя вход. Вся аппаратура и материалы для акции позаимствованы с опустевших в связи с кризисом пафосных московских строек. Это очень прогрессивная акция и воистину «живое творчество масс», когда люди не ждут перемен и милостей от кризиса, а сами закрывают буржуазные рестораны с фашистским имиджем.

Лимонов и Мао

Из любого правила бывают исключения. Один из русских писателей вполне сумел поучаствовать в настоящей боевой политике. Эдуард Лимонов не только создал самую радикальную в нашей стране молодежную партию, но и отсидел за свою политическую деятельность в тюрьме.

Тюремное заключение Лимонова здорово сдвинуло настроения в обществе. В 1990-е русские гуманитарии шарахались от политики, как от чумы, а самого Лимонова вслед за газетами считали просто фашистом. При Путине Эдуард Вениаминович начал восприниматься многими как противник диктатуры и чуть ли не совесть нации. Телекомментаторы, колумнисты, музыканты и обозреватели глянцевых журналов стали хоть и нерешительно и только между собой, но все-таки повторять лозунги радикальной оппозиции. Из тюрьмы Лимонов вышел совсем не тем, кем туда попал.

1

Культовые заключенные, так или иначе попавшие в узилище за политику, есть в большинстве цивилизованных стран. Лимонова уместно сравнивать с краснокожим правозащитником Пэлтиером, афроамериканским журналистом Абу Джамалом или с итальянским профессором Тони Негри. Каждый из них стал не только лицом на модной майке, но и символом большого политического мифа. «Пэлтиер» — читай: сопротивляющиеся резервации; «Абу Джамал» — непокорные чернокожие; «Негри» — упрямые внепарламентские левые. Все они активно продолжают писать и выступать, отрабатывая взятые на себя роли. Что могло бы подразумеваться под фамилией «Лимонов», если бы суд все-таки дал ему двадцать три года заключения, которые просила прокуратура?

Большинство моих знакомых не могут внятно ответить, почему вообще Лимонов попал в тюрьму. От робкого и подловатого: «Самореклама» — до совсем уж беспомощного: «Всегда хулиганил». Трудно отделаться от соблазна простых и остроумных объяснений. Вспоминается, что одним из любимых фильмов Эдуарда был «Леон-киллер» — вот, мол, и заигрался с оружием, как любимый герой. Вертится в голове также умение Лимонова загораться страстью там, где у других не выходит.

Как-то он сказал мне:

— У нас не понимают, что такое политика, митинги. От них устают. А я после митинга чувствую прилив здоровой агрессии, эйфорию и эрекцию.

Националисты так и не признали его своим. Слишком нетрадиционен, да после размолвки с Жириновским он не очень-то и старался. Патриотов-державников он описывал либо как номенклатурных бояр-нарциссов, либо как галлюцинирующих рунологов-свастиковертов. С левыми не лучше. Дружба с Анпиловым кончилась взаимными обвинениями в провокаторстве. Во вступлении в зюгановский блок партий Лимонову отказали. КПРФ дважды выставлялась против него на выборах (в Твери и Георгиевске) — и дважды выиграла. Когда Лимонова посадили, это повторилось в Дзержинске, где заключенный писатель был зарегистрирован кандидатом. Если бы зюгановцы отказались от борьбы и пропустили Лимонова в Думу, это прибавило бы им гораздо больше весу-престижу, чем еще одно депутатское кресло. Но вряд ли в их партии кто-то так думает.