После приказа - [37]

Глеб нахмурился, снова больно кольнуло его самолюбие от того, что Березняк напомнил ему о положении, в котором он оказался не по своей воле.

— Ты не молчи, не молчи, хлопец, я, знамо дело, не слепец, у меня таких, как ты, — ого-о сколько было! Сынов своих вырастил, значится.

— Хорошо, товарищ прапорщик, — вроде решился Глеб, — только ответьте мне еще на один вопрос. Вот вы, опытный человек, всю жизнь с солдатами, сами рядовым были, с душманами воевали. Скажите, мы все должны одинаково уставы выполнять, работать, служить или же у кого-то из нас могут быть привилегии, скидки?

— Ясен твой вопрос, — вздохнул Березняк. — Только поставлен он не точно. Уставы да — закон для всех. Но люди разве бывают одинаковые? Я не встречал. Одинаково работать, служить и все такое прочее могут одни оловянные солдатики. А живые люди?.. Один лучше схватывает, другой похуже, но силен в ином, а третий вовсе слабак. Оно, конечно, у меня грамотешки маловато. В вечернюю школу бегал и в колхозе працював. По-ученому растолковать тебе, может, и не сумею. Хотя как-то Дарвина взялся читать, ученого, значится. Разумом понял, наукой, знамо дело, доказано, что все мы от обезьян, словом. А вот сердце мое — ну никак такое понимание не воспринимает! Это как же: есть черные, есть рыжие, горластые и тихони, есть поэты в душе, а есть — деревяка деревякой… Будто каждому по зернышку всыпано в кровушку — горькому, сладкому, соленому, совсем без вкуса и запаха — и оно прорастает, плодоносит. Посему, при чем тут обезьяна, скажи мне?! Да в наш-то век прогресса можно было бы ого каких одуванчиков из этих самых обезьян наклепать — ни пьяниц тебе, ни воров, ни прогульщиков, ни лодырей — все ангелы! Живи и радуйся!.. Только со скуки тогда сдохнешь. В жизни все сложнее…

Глеб слушал Березняка и не мог сдержать улыбки. Прямолинейность прапорщика в оценке учения Дарвина немного смешила. Но что-то в ней все же притягивало, заставляло внимать и соглашаться. А Березняк хлопнул себя по карману, сожалея, что нет курева, и продолжал:

— Ты, хлопец, не смейся. Думаешь, я спятил? Ан нет. В дебри научные я полез, шоб растолковать больную часть твоего вопроса о привилегиях и скидках. А он для тебя больной, я это понял. Тут, друже, нельзя тоже все под одну гребенку грести. Вон Мацай, на кого ты глаз косишь, или тот же Коновал — случись что с машиной — они враз скумекают, хитрюгу-поломку найдут и тут же исправят все в лучшем виде. Посему поднаторели они, вояками стали…

— Они в другом поднаторели, — буркнул Антонов.

— Не сомневайся, как специалисты они гарни, — не дал сбить себя с мысли Березняк, — а были цыплятами поначалу. Или скажешь, что ты все знаешь, все можешь?

— Да нет…

— Так кого я, командир, буду больше к технике приваживать, к службе приучать — того, кто уже вояка, или того, из кого его еще лепить надо? Конечно, молодого, значится. А он возьмет и посему, не разобравшись, упрекнет: дескать, им, умекам, привилегии создаете, а меня гоняете без передыху. Прав он будет? Не прав. Посему у них, опытных, своя учеба идет — предела тут нет. И еще они мне, командиру, должны помочь быстрее из молодого настоящего солдата-специалиста сотворить.

— Смотря как помогать и творить, — опять вставил Глеб, не сдержавшись.

— Ну и как? Может, примеры приведешь? — неожиданно спросил его Березняк, глянув на Антонова цепким взглядом.

Глеб ничего не ответил, только подумал: «Вот, оказывается, к чему он меня опять подводит. Начал издалека, с Дарвина, а свою линию гнет, хочет, чтобы я ему взял все и выложил. Только дудки, я уже раз сказал, прямо заявил, что Коновал над Ртищем издевается, — никто не поверил, и он, Березняк, тоже. Теперь я — «стукач», а лицемеры — «вояки» грудь колесом держат…»

— А вы сами, товарищ прапорщик, уже привели достойные примеры, — ответил Глеб, не моргнув глазом, — когда об отце своем и о бойце, который вас спас, мне поведали.

Березняк кашлянул, вроде как поперхнувшись, понял свою ошибку. С досады он готов был хлопнуть дверцей и уйти в поисках папиросы. Казалось, расположил к себе хлопца, довел, как говорится, до кондиции, но, видно, поторопился. Нет, не такой этот Антонов, чтобы, крутя вокруг да около, добиться от него откровенности.

— Ладно, Глеб, твоя взяла, — усмехнулся Березняк. — Посему побалакаем о примерах недостойных. Я сразу понял, куда ты клонишь, говоря о привилегиях. Хотел тебя подзавести, ну, схитрить, чтобы сам ты рассказал о них конкретно, значится. Ведь не расскажешь? — спросил Березняк.

— А вы мои сказы примете за чистую монету?

— Вот что, хлопец, ты не упрекай. Сказал «а», надо говорить «б». А то сам же — на попятную, и попытки не сделал, чтобы доказать, что Коновал над Ртищевым глумится. Шуточку изобразил. Как это понять? Куда тогда твое самолюбие подевалось, а?.. — припер Березняк вопросами Антонова. — Молчишь, нечем, значится, крыть?

— Нечем, — согласился Глеб. — А что теперь делать? Парни что обо мне думают? Бойкот объявили. Взводный свои выводы строит.

— Посему как не объяснил ты свою «шутку». Она, знамо дело, взвод, роту опозорила. Обидно хлопцам, да и взводного понять можно. И я тебя не одобряю, честно скажу. А балакаю тут с тобою битый час, чтобы помочь тебе из этой «шутки» достойно выйти. Рассказывай как на духу! — потребовал Березняк.