После перелома - [12]

Перед рассветом 10 июля я отправился на наблюдательный пункт 14-го стрелкового корпуса. НП был оборудован наспех. Он представлял собой плохо замаскированную землянку, расположенную поблизости от узенькой траншеи. К ней примыкали еще два небольших сооружения. Командир корпуса генерал-майор П. А. Артюшенко стоял у стереотрубы. Не успели мы с ним поздороваться, как тишину прошила пулеметная очередь. Потом несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Один из снарядов разорвался недалеко от бруствера. Нас осыпало землей. Осколком задело стереотрубу.

Когда стрельба утихла, я, отряхиваясь, сказал комкору:

— Что же это вы... Даже наблюдательный пункт не смогли приличный сделать.

Артюшенко пошевелил густыми бровями:

— А зачем? Через какой-нибудь час двинемся вперед. Теперь не сорок первый...

— Ну знаете, — резко возразил я, — не надо под свою небрежность подводить такую базу. Впредь потрудитесь более требовательно подходить к оборудованию своих наблюдательных пунктов.

Я подошел к стереотрубе, прильнул к окулярам.

Стояла та особая хрупкая тишина, которая бывает только перед атакой. Небо на западе посерело, высветив пригорки и загнав клочковатый сумрак в ложбины. Туман то ластился к земле, то шел пластами, цепляясь за обгорелые пни и кустарники... От переднего края противника нас отделяло каких-нибудь 700–800 метров, и даже в этот предрассветный час можно было различить сеть колючей проволоки и темные полосы противотанковых рвов.

До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.

— Эх, — вздохнул Артюшенко, — снарядов маловато!.. Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.

Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляйполем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и мне со своим взводом нужно будет покинуть окоп и броситься вперед...

...За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, он совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль.

За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы... Грохот усилился. С наблюдательного пункта видно было, как рушатся оборонительные сооружения противника: взлетают в воздух бревна, доски, колья... Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождающими меня офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, командарм замолчал.

— В чем дело? — спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

— Тут и мы с вами виноваты, — сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, — плохо подавили огневые точки.

— С нас тоже спросят, — постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на передовой наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными — продвижение соединений армии шло медленно. К середине дня противник был отброшен всего на 2–3 километра и лишь местами на 4–5 километров. Сказалось то, что нехватка боеприпасов не позволила нашей артиллерии надежно подавить огневые средства противника на необходимую глубину. Участок прорыва вражеской обороны был недостаточно широким и глубоким для ввода в него танкового корпуса, но без решительного удара танкистов наступление армии на главном направлении могло захлебнуться. Поэтому после краткого обсуждения сложившейся обстановки с командармом П. Ф. Малышевым я решил незамедлительно вводить танковый корпус М. Г. Сахно в бой.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились вперед. Я с волнением наблюдал в стереотрубу, как густая масса танков втягивалась в четырехкилометровый прорыв. Гитлеровцы открыли по ним довольно сильный огонь уцелевших артиллерийских батарей. Несколько тридцатьчетверок были подбиты, загорелись, окутываясь черным дымом. Видя это, генерал Сахно предложил вывести две бригады своего корпуса из боя.

— Нет, — ответил я. — Надо не выводить бригады из боя, а усилить удар, и прежде всего — помочь вашим танкистам огнем всей армии!

— Правильно, — сказал генерал Малышев и тут же отдал распоряжение. Последовал сильный артиллерийский удар по уцелевшим огневым точкам врага, и танкисты пошли вперед быстрее. Бой переместился в глубину вражеской обороны, и видеть что-либо через стереотрубу было уже нельзя.

В этот момент зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас обрадовало.