После Куликовской битвы - [38]

Сравнивая содержание двух московско-рязанских докончаний, разделенных во времени двадцатью одним годом, В. А. Кучкин пришел к выводу, что в тексте грамоты 1402 г., в сравнении с договором 1381 г., «статус рязанского князя и обязательства сторон претерпели явные изменения в выгодную для Рязани сторону»[439], с чем трудно согласиться. Что касается статуса великого князя рязанского Федора Ольговича, то тут никаких изменений в формулировках договоров вообще не произошло, и он в 1402 г., как и его отец, Олег Иванович в 1381 г. по отношению к Дмитрию Ивановичу, «брат молодшии» великого князя московского Василия Дмитриевича. Обязательства же Рязани следовать в русле внешней политики Москвы в докончании 1402 г. действительно сформулированы иначе, чем в 1381 г., что никоим образом по сути ничего в отношениях княжеств не меняет. Более того, относительно сношений с Ордой обязательства Федора Ольговича Москве прописаны не мягче, но наоборот, много детальнее, чем в 1381 г. и касаются не только войны и мира, но и всего комплекса отношений с ханами.

В возможных вооруженных конфликтах Москвы с Ордой Рязань теперь обязывается, кроме участия, как и ранее, в совместных военных действиях против татар, не иметь с Ордой никаких самостоятельных сношений, «не приставати… к татарам никоторою хитростию». Кроме того, на пограничное Рязанское княжество теперь фактически возлагается дополнительная обязанность по несению разведки и сторожевой службы в пользу Москвы с непременным обязательством оповещать о вестях с гонцами («что ти слышав от Орды, то ти нам поведати. А вести к нам слати»). В известном смысле рязанский «брат молодшии» по докончанию 1402 г. отвечает за последствия ордынских набегов на московские земли, даже в случае их внезапности.

Договор 1381 г. никак не регламентировал дипломатические отношения Рязани и Орды, докончание же 1402 г. подробно расписывает их порядок.

Сам великий князь рязанский, похоже, был лишен права ездить в Орду[440], а своих киличеев теперь был обязан отправлять в ханскую ставку, «явив» об этом Москве. Если в Рязань вдруг ненароком явится татарский «посол» то, что специально оговаривается, Федору Ольговичу это не должно ставиться в вину как недружественный по отношению к Москве жест («а тебе не в измену»)[441]. Характерно, что докончание предусматривает всего две уважительные причины неявки на митрополичий третейский суд одной из договаривающихся сторон – «рать» т. е. обстоятельства военного времени и «или у кого (Москвы или Рязани. – А. Л.) будет посол татарьскои в земле», причем обе ситуации красноречиво именуются «временем замятным».

Что же касается литовских обязательств Рязани в докончании 1402 г. дело, на первый взгляд, обстоит прямо противоположным договору 1381 г. образом. Если Олег Иванович после Куликовской битвы обязывался разорвать некое соглашение с «Литвой» и действовать против нее в русле московской политики, то договор 1402 г. как будто бы дает Федору Ольговичу полную свободу действовать по своему усмотрению: «А въсхочет с тобою тесть мои князь великы Витофт любви, ино тебе взятии любовь» с обязательством заключить возможный мир «со мною по думе»[442]. Однако эта свобода действий Рязани в отношении Литвы, как в свое время показал Л. В. Черепнин, была на руку Москве, соответствовала политическим видам Василия Дмитриевича, заинтересованного в поддержании «немира» Рязани со своим влиятельным родственником[443].

Относительно свободы Рязани в выборе литовской политики, заметим также, что докончание 1402 г. предусматривает только один вариант обстоятельств, при которых заключения рязанско-литовского договора («взятие любви») было допустимо с московской точки зрения, желание литовского князя иметь такое соглашение с Федором Ольговичем. Трудно представить, каким бы образом Василий Дмитриевич мог воспротивиться воле своего могущественного тестя, пожелай великий князь литовский «любви» с Рязанью. Московско-рязанский договор всего лишь констатирует, что обе заключившие его стороны никак не могут повлиять на политику Литвы, совместная же «дума» в подобной ситуации – очевидная пустая формальность. Таким, вынужденным для Рязани, стало, похоже, докончание, заключенное в 1427 г. Витовтом и сыном Федора Ольговича, великим князем рязанским Иваном Федоровичем, «что ся ему далъ в службоу», предусматривавшее, в частности, участие Рязани по указанию Литвы в действиях против московского внука Витовта, великого князя Василия Васильевича[444], двоюродного брата рязанского князя. Возможно, именно такого оборота событий опасался в 1402 г. его отец, Василий Дмитриевич.

На самом деле, за двадцать один год, разделяющие два московско-рязанские докончания, в отношениях Москвы и Литвы случилась принципиальная перемена: в 1391 г. Василий Дмитриевич женился на дочери Витовта Софье, и внешняя политика московского князя оказалась на долгие годы прикованной к Литве. В ситуации, когда Витовт являлся фактическим гарантом благополучия московской родни, претензии Василия Дмитриевича на руководство литовской политикой Рязани, если таковые были бы, по образцу ордынских, включены в договор 1402 г., выглядели бы более чем странно.