После конца - [42]

Но Танира позаботилась: Валентин написал записку, что все с ним в порядке, и она через прислугу передала ее русским.

Однако надо было и самим съездить и объявиться.

В день, когда решено было поехать, встали рано. Иллион спал в отдельной комнатке, которую он называл дальней.

– Чем дальше, тем лучше, – говаривал он.

Собрались завтракать. Естественно, в Ауфири не было никаких брачных обрядов, не было и самого брака. Они называли это «долгожительством», а не «сожительством», в том случае, когда совместная жизнь тянется долго или предполагается, что будет так.

Валентин же был в растерянности в смысле обряда. Наконец все они решили, что в аду можно обойтись и молитвами, раз нет церквей. Вагилид одобрил. И молитвы были совершены на третий день их совместной жизни.

За завтраком первое, что предложил Вагилид, – как-нибудь выбрать подходящее время, чтобы безопасно проникнуть в христианскую пещеру в Неории и там освятить брак. Но предупредил о риске: единственное наказание за такое – смерть. Причем путем четвертования. Такая казнь предусмотрена для сторонников любой традиционной религии. Таковые то ли надежно прятались, то ли их практически не было.

– Мы придем туда, если Фурзд придет к власти, – ответила Танира, – и если там действительно остались христиане.

– Считалось, что человек пять, но это было давно, – вставил Иллион.

В остальном завтрак прошел вне тревожных тем, но наконец Валентин высказался, что на него временами нападает состояние, которое он даже не может выразить словами. Все, что произошло с ним, и все, что он видит вокруг, кажется ему, нет, не сном, но чем-то совершенно ирреальным. Более того, ирреальным становится его собственное сознание. Причем это слово «ирреальное» лучше других, но и оно очень приблизительно касается того, что с ним бывает.

– Это приступы инобытия, мой друг, – печально пояснил Вагилид. – Что же вы раньше молчали об этом? Это очень опасно!

– В чем опасность?! – встревожилась Танира.

– Это грозит не безумием, а неким отпадом из так называемой реальной жизни. Человек становится носителем инобытия.

– Ну, вы ошеломили. Впрочем, да. Но эти приступы у меня все реже и реже. А с тех пор, как я с Танирой, – нет даже намека на это… Но я чувствовал, что это ведет в пропасть, в бездну, в провал… нет, все не то… в извращенное бытие… не знаю, как сказать.

– Извращенное бытие – это хорошо, – засмеялась Танира. – Мы сыты по горло неизвращенным, возьми меня туда.

– Без шуток, – сурово сказал Вагилид. – Валентин, я пороюсь в своей библиотеке, надеюсь, найду, как защитить вас от этого…

– А я говорю, больше такого не будет, – настоял Валентин.

Иллион внезапно захохотал:

– У меня было такое. Еще почище, – окончив хохотать, брякнул он. – Правильно вы говорите, Валентин, описать нельзя. Как можно мыслью, сознанием описать то, что происходит внутри них? Но у нас в Неории все возможно.

– Все-таки опишите, Иллион, опишите. Нас так мало осталось среди этой, как вы выразились, внешней тупости.

– И, – засмеялась Танира, но смех был счастливый, не сквозь слезы, как обычно, понятно почему.

– Хорошо, хорошо, – согласился Иллион. – Могу, но только косвенно, очень косвенно. Попался мне в каких-то доисторических архивах стишок. Разобрался, перевел, слушайте:

Предсмертный рев

Гиппопотама

Мне душу ранит по ночам.

Моя душа пришла из рая,

И вот те на гиппопотам!

Стих был принят одобрительно, если не восторженно.

– И вот, когда я вспоминаю, что моя душа пришла из рая, но я вижу и тоже слышу предсмертный рев мира сего – тогда со мной и произошло раза три то, что невозможно описать.

– Какой вы молодец, Иллион, – вставила Танира. – Безусловно, молодец. И раз наша душа пришла из рая, то она туда и вернется! Так что все к лучшему!

– Ура! – не выдержал Валентин.

– Так что выпьем на дорожку, – предложил Иллион. – Мне тоже хочется повидать русских.

И они все четверо помчались на длинной нелеповатой машинке последних времен – туда, к русским.

Глава 20

Потаповы и Сергей встретили Таниру и Валентина, конечно, с радостью, но когда они услышали о женитьбе, то с такой же радостью остолбенели. Правда, Потаповы по-своему, а Сережа Томилин – по-своему.

Сергей, собственно, решил, что дело идет на поправку, раз установлена такая взаимосвязь ауфирки с русским. «Нам же будет легче, – подумал он, – да и за Валентина радостно.

Потаповы как-то колебались.

– А как же церковь-то? – робко спросила Полина Васильевна.

Тут уж даже Иван Алексеевич изумился:

– Золотце, – сказал, – какие же в аду церкви? Призадумайся-ка!

Полина Васильевна призадумалась и ответила:

– Для Господа все возможно, особенно если уму непостижимо. Но по уму я согласна: какие уж тут храмы. А как вы-то обошлись? – спросила она у Валентина.

– Молитвами, мать, молитвами, – пояснил Валентин.

– Ну слава Богу. Только вот Танирочка-то крещеная или нет? Она ведь тут родилась, а я не пойму: в аду-то крестят?

– О святая простота! – не удержался Сергей.

– Почему? – перебил Валентин. – Вопрос по форме прост, а если в глубине…

– Мальчики, хватит, – прервала сама Танира, – не забывайте, что вы из другого мира…

Полина Васильевна не унималась, отвела Валентина в сторону и проговорила: